Фарли Моуэт - Доброго пути, брат мой!

В памяти зиял провал. Лэвери беспокойно приподнялся на локте, ожидая увидеть самолет на озере, но ни озерца, ни старого «Энсона» не было… все то же безнадежно ровное отупляющее пространство тундры. Вместе с приступом тошноты вернулась память. На него вновь нахлынули картины нескончаемых дней, заполненных гудящими, звенящими тучами мух и комаров, все возраставшим мучительным чувством голода, нестерпимой болью в разбитых, кровоточащих ногах, безысходностью долгих часов, когда он в застывшей пустоте лежал под дождем без всякого укрытия. Он вспомнил, как подмокли спички при переправе через первую же из великого множества речек, из-за которых приходилось отклоняться все дальше и дальше на запад. Припомнил, как потерял патроны двадцать второго калибра, когда после дождя коробка, где они хранились, размокла и расползлась. И напоследок в памяти всплыло непереносимое чувство одиночества, которое нарастало до тех пор, пока он не ударился в панику: бросил сначала бесполезное ружье, потом насквозь промокший спальный мешок, топор и, наконец, гонимый этим паническим одиночеством, с бешено стучащим сердцем из последних сил кинулся к каменистому гребню, змеей извивающемуся но безликой плоскости этого мира, который совершенно потерял форму и осязаемость.

Лицо Коналы, все прижимающей к его губам жестянку, постепенно обрело четкость. Она улыбалась, и Лэвери почувствовал, как его губы также тронула слабая ответная улыбка женщине, которая совсем недавно вызывала в нем только отвращение и злобу.

Неделю они оставались на этом безымянном каменистом гребне, пока к Лэвери не вернулись хоть какие-то силы. Сперва он из-за боли в ногах только с трудом мог выходить из укрытия. Между тем Конала как будто бы и не отдыхала совсем: то собирала хворост для костра, то добывала и готовила еду или кроила и шила из принесенных с собой шкур новую пару обуви для Лэвери. Можно было подумать, что она не знает усталости, но так лишь казалось. Все это множество дел ей дорого обходилось.

Время порой как бы начинало двигаться вспять, и тогда Лэвери просыпался среди ночи с трясущимися руками, словно только что услышал, как смолкли моторы «Энсона». Ему представлялось, что самолет потерпел аварию всего несколько минут назад. А то вдруг накатывал ужас, что ему снова предстоит пережить весь кошмар похода на юг. Когда так случалось, он отчаянно цеплялся за образ Коналы — только она давала ощущение уюта в этом чужом мире.

Лэвери много думал о ней, но эскимоска оставалась для него загадкой. Как она сумела пройти его путем по этим разбухшим равнинам и каменистым гребням?.. Как она вообще умудрилась выжить тут?

Когда Конала дала ему надеть готовые сапоги, тщательно выложенные изнутри мягким мхом, он понемногу начал находить ответы на мучившие его вопросы. Ему удавалось достаточно далеко, хоть и сильно хромая, отходить от шалаша, и он мог наблюдать, как она ставила силки на пестрых земляных белок, которых она называла «хикик», как ловила рыб-чукучанов, зачерпывая их прямо руками из ближайшего ручья, как она нагоняла еще неспособных летать после линьки арктических гусей и выкапывала из норок в торфянике толстеньких аппетитных леммингов. Следя за Коналой, Лэвери постепенно стал понимать, что окружающая их «безжизненная пустыня» на самом деле была землей, которая щедро оделяла тех, кто хорошо знал ее.

Но самый загадочный вопрос так и оставался без ответа. Почему Конала не осталась там, возле самолета, в относительной безопасности или же не направилась на север искать своих родичей? Что заставило ее пойти вслед за ним?.. Спасти человека чужой расы, покинувшего ее на произвол судьбы?

Когда их стоянка у каменистого гребня подходила к концу солнце по ночам уже начало нырять на несколько минут за горизонт — верный признак, что лето кончается. Однажды Конала снова показала на север и проковыляла несколько шагов в том направлении. Шутливый намек на его разбитые ноги и неуклюжую походку не вызвал у Лэвери раздражения. Он рассмеялся и захромал вслед за ней, дабы выразить свою готовность идти под ее предводительством куда ей будет угодно.

Когда они снялись с места, Конала настояла на том, чтобы нести последние остатки снаряжения Лэвери вдобавок к собственной сумке и скатке оленьих шкур, служивших укрытием и постелью им обоим. Они шли, и Конала вдруг запела — высоким и заунывным речитативом без особой мелодии. Казалось, ее пение — такая же часть окружающего мира, как и посвисты кроншнепов. Когда же Лэвери попытался выяснить, о чем она пела, Конала проявила странную, на его взгляд, сдержанность: он только смог уловить, что она выражала свое родство и близость чему-то или кому-то, доселе ему неведомому. Ему было не понять, что Конала присоединила свой голос к голосам земли и ее духов.

Возвращаясь по собственным следам под предводительством Коналы, Лэвери делал множество открытий. Летчик не уставал удивляться, какой непохожей стала тундра на ту страшную пустыню, что он совсем недавно пытался пересечь.

Он открыл, что тундра была полна птиц — от крошечных длинношипов, почти незаметных на земле из-за их тусклого оперения, до крупных оранжевогрудых ястребов, высоко парящих над болотами и озерами. Конала показала ему также бесконечное многообразие растений тундры, начиная от ярко-рыжих лишайников и кончая лазурными цветочками с такими микроскопическими соцветиями, что ему даже пришлось встать на колени, чтобы увидеть их.

Как-то раз Конала знаком велела ему подползти вслед за ней к гребню холма. Метрах в тридцати под ними в долинке стая арктических волков неторопливо охотилась на леммингов среди стеблей осоки. Лэвери стало не по себе от столь близкого присутствия крупных зверей, но тут Конала смело поднялась во весь рост и обратилась к ним по-волчьи. Они выстроились полукругом мордами к ней и протяжно заголосили в ответ, а потом цепочкой неспешно потрусили прочь.

И вот к вечеру какого-то дня вдалеке вдруг показалось яркое пятно. Сердце Лэвери заколотилось, и он кинулся вперед, забыв о боли в ногах. Окрашенный в желтый цвет «Энсон» вполне могли заметить с поискового самолета, пока их не было… Может, их еще спасут его соплеменники… Но спустившись с моренной гряды к озерцу, они обнаружили «Энсон» совершенно в том же виде, как и прежде. Ни малейших следов посещения его человеком.

Разочарованный до глубины души, Лэвери забрался в рубку, сел за руль управления и погрузился в черную тоску. Теперь выполнить намерение Коналы двигаться на север, чтобы добраться до ее родичей на побережье, представлялось ему предприятием крайне опасным, которое скорее всего завершится их смертью в первую же зимнюю пургу… если они до нее дотянут. Их износившаяся одежда и почти совсем вытершиеся оленьи шкуры едва удерживали тепло. Пищу становилось добывать все труднее — птицы улетали на юг, мелкие животные начали хорониться на зиму, а рыба уходила в море. И откуда они возьмут топливо для костра, когда природа всерьез примется за них?