Инго Шульце - Simple Storys

– Газеты всегда все преувеличивают! – крикнул ей вдогонку Мойрер. – Мы иначе не можем! – Он повесил полотенце на вешалку и опустил закатанные рукава рубашки. Кухонное окно оставил открытым. Они уже два дня терпели сквозняк, но в доме все еще пахло плесенью и неотлакированным деревом, с которого лишь недавно с помощью влажной тряпки удалили пыль. Увидев жену на пороге с дорожной сумкой в руках, Мойрер невольно отметил, что блузку она застегивала мокрыми руками. Жена тут же собезьянничала: «Мы иначе не мо-ожем…»

Они впервые шагали по улице в эту сторону. Мойрер пытался представить себе, как бы тут все выглядело, если б успело стать для него давно привычным: мостовая, деревянные заборы с маленькими садиками за ними, ключевая вода, стекающая по железному желобу на замшелую решетку, выложенные щебнем дугообразные подъездные Дорожки… Из-под каких-то ворот высунулась черно-белая собачья морда, прижалась к земле и залаяла. Может, он, Мойрер, даже здоровался бы с некоторыми соседями…

Мойрер нес сумку с гардинами, которые его жена прихватила с собой, чтобы дома постирать. Самое позднее – в пятницу он опять придет сюда, встретит жену на автобусной остановке. А вечером будет держать лестницу, подавать Ренате гардины. Он скажет ей, что, если на даче и остался хоть один клоп, от него за прошедшие пять суток не было ни слуху ни духу; вообще ничего плохого не было, кроме того что сам Мойрер храпел.

Ее икры поражали почти просвечивающей белизной. Только под ремешками сандалий, на пятках, кожа имела красноватый оттенок. В постели Мойрер попытался согреть свои ноги между ее ступнями и заметил, что она опять удалила с пяток ороговевшую кожу. Поскольку пенопластовые матрасы были длиннее, чем простыни, Рената застелила их концы полотенцами.

Среди ночи Мойрер проснулся. И хотел было затворить окно, но, еще не успев встать, сообразил, что шум – не с улицы, а от его жены.

Еще в автобусе, когда Рената постучала пальцем по стеклу и сказала: «Вон смотри, тот – второй слева», – Мойрер почувствовал, отвращение к дому Нойгебауэра. Белая краска на фасаде давно облупилась. И обнажилась темно-серая штукатурка, внизу почерневшая от сырости. «Как у русских», – неприязненно прокомментировал Мойрер. По дорожке, мощенной обломками черепицы, они дошли от калитки до двери. И тут, в довершение всего прочего, увидели разбитое окно. Камень Мойрер нашел под столом, поднял его, предварительно обернув носовым платком, положил на комод между свадебной фотографией Нойгебауэра и барометром, а платок опять аккуратно сложил и сунул в карман. Больше он ничего не делал – только ходил хвостиком за своей женой, заглядывал через ее плечо в ванную, туалет и кухню, наблюдал, как она толкает заклинившуюся заднюю дверь. Водокачка в одичавшем садике, как ни странно, работала. Между двумя фруктовыми деревьями покачивался гамак. Крыша казалась исправной, но ключа от обеих верхних комнат у них не было.

Мойрер вскопал небольшой участок рядом с домом и решил не напоминать жене об обеде. Уж очень энергично ползала она на коленях, тихонько напевая арию Папагено [20]и повышая голос на строке: «…всегда весел, гоп-ля, гоп-ля-ля». Ни до чего не боялась дотрагиваться, выскабливала унитаз и душевую кабину, рукой смахивала в углах пыльную паутину, порвала старую наволочку и канцелярскими кнопками прикрепила ее к раме разбитого окна. Мойреру же приходилось каждый раз преодолевать себя, чтобы даже просто нажать на ручку двери, и он долго сопротивлялся, прежде чем позволил Ренате заклеить пузырь, вздувшийся на его ладони, пластырем из тутошней аптечки. Только потому, что она согласилась вторично перемыть всю чужую посуду, он протянул ей чашку, в которую она налила ему кофе, и, размешав сахар, даже облизал ложечку. Теперь они вместе шли по шоссе, обрамленному пешеходными дорожками и канавами. В длинной, пригнувшейся к земле траве валялись – будто выросли тут – консервные банки и осколки бутылочного стекла. У Мойрера часто возникало желание убрать весь этот мусор. Вот только если бы ему помогли… Организовать общегосударственное мероприятие по уборке обочин дорог и железнодорожных путей – такая работа пришлась бы ему по душе.

На остановке, под табличкой с расписанием, ждал автобуса какой-то мужчина, примерно одних лет с Мойрером. Мойрер кивнул ему, но, поскольку тот не отреагировал, быстро пробормотал: «Здравствуйте» – и отвернулся.

Было еще очень жарко, и струи воздуха, которыми их обдавали мчавшиеся автомобили, почти не приносили прохлады. Рената то и дело придерживала на бедрах юбку, чтобы ветер не задрал ее вверх. Летние брюки Мойрера тоже колыхались.

– Просто безобразие, – тихо сказал Мойрер и, не взглянув на жену, перевел взгляд на белую разделительную полосу, по краям как бы поистрепавшуюся. – И это они называют остановкой…

Год назад они оба еще интересовались разными марками автомобилей. Он хотел, если когда-нибудь наберет денег на машину, обязательно купить немецкую или хотя бы такую, за которой стоит немецкая фирма. Ему нравились «сиат» и «шкода». Но и помимо этих двух, у немцев имеется еще шесть разных марок; у итальянцев, считая «феррари», – четыре; а у французов – только три, хотя они и создали «рено». «Ваш импортер номер один в Германии!» – пишут эти ребята на заднем стекле каждого автомобиля. А между тем номером первым в Европе всегда был «гольф». Японцы могут похвалиться пятью разными марками. Что делается у американцев, поди разберись. Но, так или иначе, их мастодонты – не для наших дорог.

Когда подошел автобус, Мойрер попытался поцеловать свою жену в губы.

– Позвони мне завтра, – сказала она, – но не раньше восьми, слышишь?

Мойрер подал сумку, а потом поддерживал ее снизу, пока Рената расплачивалась за проезд.

– Не забудь про стаканы, – напомнила жена, подняла сумку обеими руками и стала пробираться по узкому проходу в заднюю часть автобуса. Он – снаружи – двигался параллельно с ней и махал рукой. В тот момент, когда автобус тронулся, она наконец села. Мойрер на мгновение задержал дыхание. Ему вспомнились японские машины – «субару» и «изузу», и его это почему-то расстроило.

Когда он опять сделал вдох, пахло выхлопными газами. Мойрер перешел через шоссе. На другой стороне начиналась какая-то улица. «Новостройки» – прочел он на покосившемся щите. Дальше тянулись двухэтажные здания, первые этажи которых казались необитаемыми.

Поселковые дома слева, с такими же как у Нойгебауэра высокими двухскатными крышами, Мойреру тоже хотелось миновать как можно быстрее. За проволочной оградой гортанно лаял сенбернар. Мойрер не мог припомнить, когда в последний раз вот так же гулял один в чужом месте. Солнечные лучи припекали спину, и от этого, как ему казалось, под рубашкой скапливались тепловато-затхлые испарения. Идти, не зная, куда идешь и когда вернешься, было приятно. Ему не хотелось ни с кем встречаться, не хотелось, чтобы его спрашивали, кто он такой и что тут делает, даже если в селе его принимали задруга или родственника Нойгебауэра. Тот, кстати, уже опять воспрял духом и публиковал в «Фольксцайтунге» советы относительно того, как можно обмануть налоговую инспекцию. Однако об этом местные жители скорее всего не знали. Возможно, для людей из этого поселка Нойгебауэр всегда был только человеком, который ездил на «вартбурге», возился у себя в саду, говорил с саксонским акцентом, а потом по непонятным причинам исчез и забросил свое хозяйство.