Дирк Уиттенборн - Жестокие люди

– Размер территории – девять тысяч триста пятьдесят шесть акров, то есть больше десяти тысяч квадратных миль. Имение мисс Дьюк еще больше, но размер не всегда имеет значение. – Я не знал, что он говорит о Дорис Дьюк, но все равно находился под впечатлением. Сказать по правде, я был так ошеломлен, что мне казалось, будто меня заманили в ловушку.

Когда мы проезжали по металлическому мосту через стремительную речку, Гейтс сообщил мне, с трудом перекрывая звуки удара шин о землю:

– Эта речка называется Хаверкилл. Форели в ней больше, чем в любой другой реке к востоку от Миссисипи. – Потом мы приблизились к саду с грушевыми деревьями, к веткам которых были привязаны пузатые стеклянные бутылки. Внутри этих бутылок росли фрукты. – Мистер Осборн делает свой бренди таким же способом, как они делают его во Франции. – Я уже благоговел перед этим миллионером.

Наконец, мы остановились у желтого коттеджа, рядом с которым росли клены. Он был обнесен изгородью оливкового цвета. Дом странно выделялся среди идеально ровного прямоугольного поля кукурузы, которая доходила мне почти до пояса. Поле было величиной в пятьдесят акров, не меньше. Впечатление было такое, словно наш домик упал с неба. Знаете, когда я был ребенком, то ненавидел книгу «Волшебник страны Оз». Она мне страшные сны навевала.

– Вот и приехали, – объявил Гейтс. Мама не шелохнулась. На ее губах и шее выступили бисеринки пота. Юбка задралась, и через колготки синего цвета, которые так натянулись на ее довольно крупных, как ни странно, бедрах, что стали почти прозрачными. Мы оба могли видеть, что трусики у нее белые. Я был рад, что она вообще позаботилась надеть нижнее белье. Потом полицейский вышел из машины и сказал мне: «Бери ее за ноги». Я почувствовал большое облегчение, потому что прекрасно знал, что одному мне ее не дотащить. Вчера мне это не удалось, во всяком случае.

Я подошел к ней и поправил юбку. Гейтс деликатно отвернулся. Когда мама засыпала так раньше (это случалось много раз, когда она лежала на диване, а один раз в ванной), так вот, каждый раз, когда я притрагивался к ней, она сразу начинала бормотать, поворачивалась на другой бок и приходила в себя. Хотя бы для того, чтобы сказать: «Что случилось, ягненок?». Еще она называла меня «толстунчик» и «малыш». Последнее мне нравилось меньше всего. Но в этот раз она не двинула ни рукой, ни ногой, даже не шелохнулась. Я прикоснулся к ее лицу тыльной стороной руки; кожа была холодной, сырой и какой-то безжизненной, словно у лягушки в формальдегиде. Господи, надеюсь, она не отравилась таблетками. Она ведь не могла выпить все таблетки валиума вместе с шоколадным коктейлем? Я не мог понять, дышит ли мама – и поэтому посмотрел на ее грудь, но ничего, кроме лямки от лифчика, не увидел. Потом протянул руку, чтобы почувствовать удары сердца, но тут же отдернул, потому что на меня уставился Гейтс. Я не хотел, чтобы мы с мамой показались ему еще более подозрительными личностями, чем он мог решить с самого начала. Тут мама внезапно открыла глаза. От неожиданности я отпрянул назад и ударился головой о дверцу машины.

– Ох, черт!

– Что такое? – Выражение лица Гейтса не оставляло никаких сомнений в том, что он готовился к самому худшему.

– Все в порядке, – спокойно заявила моя мама. Мы с Гейтсом открыли рот, увидев, как она, улыбаясь, вылезает из машины. Обрывка туалетной бумаги на ее туфле уже не было.

– Какой прелестный домик, – промурлыкала эта удивительная женщина.

На моих глазах она превращалась в Джун Эллисон.

Каким-то волшебным образом липкий пот исчез с ее лица, причем без помощи бумажных салфеток или пудры. Она протягивала вперед руки, словно намереваясь обнять этот сливочно-желтый дом в колониальном стиле с зелеными ставнями. – Просто мечта! Правда, Финн?

Когда я думаю об этом моменте сейчас, то понимаю, что моя мать превзошла тогда саму Одри Хепберн, и уж тем более какую-то Джун Эллисон. Мне уже случалось наблюдать за тем, как она собирается с силами в самые важные моменты своей жизни, но ничего подобного мне видеть не приходилось. Может, ей помог глоток свежего воздуха, ворвавшийся в легкие? А может, маму приободрил вид дома, в котором была бы счастлива пожить Нана?

– Вам уже лучше? – Гейтс все еще не верил в то, что моя мама – волшебница.

– Намного лучше! – Мама передернула плечом и потянулась, как кошка. – Я так крепко заснула в дороге… Извините меня. Вчера вечером у нас был ужин в стиле сhinoise, и моему желудку это не понравилось.

Она всегда утверждала, что если вставлять время от времени французские слова, тебя будут принимать за утонченного человека.

– Да, ваш сынишка говорил мне, что блинчики были не очень свежими.

– Да, видимо, это креветки виноваты, – добавила мама. Она так ясно улыбнулась и взъерошила мне волосы, что я сам чуть не поверил, что в этом и заключалась наша проблема.

Мы с Гейтсом вытащили из машины чемоданы и ее черный складывающийся массажный столик на колесиках. Я стал толкать его по направлению к входной двери, и одно колесико застряло в траве, проросшей между камешками, которыми была посыпана дорожка. Я попытался приподнять его, и тут он, естественно, раскрылся. В воздухе разлился запах пота и массажного масла, которое называлось «Оранжгазм». Мама расхохоталась. Наблюдать со стороны, как это случается с кем-то еще, всегда весело. Бормоча ругательства, я попытался опять сложить его, и забыть о том, на что намекал этот противный запах, и уже собирался сказать маме, чтобы она сама несла свой стол, как вдруг она закричала: «Недотрога!».

«Обожаю эти цветы!» – продолжила она. Только тогда я понял, что она говорит о белых цветах, которые росли у дорожки. Интересно, как называется спектакль, в котором она сейчас играет? Когда Гейтс стал отпирать дверь, мы услышали чей-то топот. Насторожившись, он прислонил ухо поближе. Мы вошли внутрь. Он включил свет. Ничего не было слышно.

– Наверное, птица в трубу забралась.

В доме было темно и прохладно, а запах навевал воспоминания о набитых хвоей подушках, которые продают в сувенирных лавках штата Мэн.

– Прелестно… восхитительно… поразительно… мне просто не хватает слов. – Стоило нам войти в следующую комнату, мама выдавала новый набор фальшивых восторгов. Понимаете, это был хороший дом. Но не более того. Мебель в нем была «под старину», и все-таки он не выглядел как дом-музей Бетси Росс.

Меня раздражала не его обстановка, а эпитеты, которые подбирала мама.

Потолки были довольно низкими, причем балки специально оставили снаружи, а стены были в два фута толщиной и покрашены нарочито небрежно. Дощатые полы в просторных комнатах были выкрашены в красно-коричневый цвет. На них были видны крошечные капли краски другого цвета. Когда идешь по таким полам, то возникает чувство, что топчешь какую-то не самую удачную картину Джексона Поллака.