Дирк Уиттенборн - Жестокие люди

– Куда мы идем?

– Ко мне домой. Это недалеко.

– Я не могу идти.

– И не надо. – Она подвела меня к дереву и исчезла в густом подлеске, а через несколько минут вернулась, держа за поводья собой серую лошадь.

– Ты шутишь, да?

– А ты что, боишься лошадей?

– Нет, – сказал я. Хотя боялся.

– Я так и думала.

– Почему?

– Мне не нравятся люди, которым не нравятся лошади. – Если бы у меня было больше времени, я бы не преминул посмаковать мысль о том, что, возможно, (таким образом) она намекнула на свою симпатию ко мне. Майя протянула мне руку, я схватил ее и запрыгнул на лошадь, засунув в стремя свою здоровую ногу. Моя новая знакомая с неожиданной силой схватила меня за шиворот и втащила на лошадь. Она сидела на лошади впереди меня.

– Обними меня за талию. – Когда мы трусили по лесу, моя нога болталась и ударялась о бок лошади. Лицом я уткнулся ей в затылок, и прижался грудью к ее спине. Я чувствовал ее дыхание, и голова у меня закружилась, что – частично – объясняется большой потерей крови.

– А раньше ты это делала?

– Что именно?

– Ловила людей?

– Нет. Ты у меня первый. – В этот момент я почувствовал возбуждение.

Мы выехали из леса, срезали дорогу, проехав по полю, засеянном люцерной, затем галопом проскакали по огороженному пастбищу, на котором резвились шесть холеных лошадей. Некоторое время они скакали за нами. Майя дернула за цепь, и воротца с лязгом закрылись. Пришпоривая лошадь, мы проехали по саду, в котором росли розы. Наконец, показался их дом. Видимо, его начали строить еще в прошлом веке. Но потом его столько раз переделывали, что от былой претенциозности не осталось и следа. Хозяйственные постройки были выкрашены в зеленый цвет, а флигели, веранды и колонны – в розовый. Владельцы этой усадьбы явно хотели показать, что не относятся к архитектуре слишком серьезно. На закате дом не просто сверкал – казалось, он краснеет от смущения.

Когда мы подъехали к зеленому амбару, Майя остановила мокрую от пота, тяжело дышавшую уставшую лошадь. Изо рта у нее текла пена. Два терьера и лабрадор, у которого было только три ноги, приветствовали нас радостным лаем. Потом к нам, хромая, подошел жокей-венесуэлец, которого я сначала принял за мальчика, и принял у Майи поводья. Видимо, он неудачно упал во время скачек.

– А где мама? И Брюс?

– Они пошли навестить твоего отца.

– Энрике, позвони им и скажи, что мы поехали в больницу. Я возьму «Дули».

«Дули» оказался огромным четырехколесным пикапом с двойным комплектом задних колес. Майе пришлось взгромоздиться на здоровенный справочник, чтобы видеть дорогу. Она схватилась за набалдашник одной рукой, зажгла другой сигарету с ментолом и, словно заправский дальнобойщик, вывела бегемотообразную машину, больше похожую на бегемота, на дорогу.

Я ощущал в ноге пульсирующую нудную боль. Постепенно она стала затихать. Зато теперь, когда шок прошел, заболели другие части моего тела. Голова у меня раскалывалась, шея затекла, на боках было полно синяков. Я тоже закурил сигарету с ментолом, несмотря на то, что из-за этого меня могло укачать в машине. Наплевать на все. Меня волновало только одно: будет ли Майя считать меня крутым.

До больницы, расположенной в Григстауне, было около пятнадцати миль. Первую половину дороги Майя беспрестанно извинялась. Я, в свою очередь, говорил ей «Что ты, ничего страшного» и «Все в порядке», и уверял ее, что ни капельки не злюсь. Потом она сказала:

– Дело в том, что я ненавижу, когда с животными жестоко обращаются.

А с браконьерами можно жестоко обращаться, так, по-твоему? – незамедлительно прореагировал я. И сам себе удивился.

– Браконьеры – сволочи.

– Потому что они убивают оленей?

– Во-первых, это наши олени. Кроме того, стрелять во все, что движется – это вовсе не то же самое, что выбраковывать скот.

– А что значит выбраковывать?

– Убивать молодых самцов. Чтобы стадо не увеличивалось до бесконечности.

– Ты поэтому хотела со мной расправиться?

– Этим занимается моя мама, а не я. Она такая строгая! Хотя по ней и не скажешь.

– То есть вы сами убиваете оленей?

– Один раз в год.

– Может, стоить пригласить браконьеров?

– Они местные.

– Ну и что? Ты тоже местная.

– Ну, я имею в виду, городские. – Интересно, как бы она назвала меня, жителя Нью-Йорка?

– Ну, так что же из этого?

– Понимаешь, если мы даже позовем их, и они действительно явятся, что вряд ли, они все равно они будут тайком приходить сюда ночью и резать наш скот.

– Почему? – Майя посмотрела на меня, как на идиота.

– Нас здесь не любят. – У меня был по-прежнему недоумевающий вид, и поэтому она продолжила:

– Им приходится работать, а нам нет. Это несправедливо. Но с деньгами всегда так. Брюс говорит, что это цивилизованный путь ведения классовой войны: мы сквозь пальцы смотрим на то, что они убивают наших оленей, чтобы они не прикончили нас самих. Мой брат любит драматизировать.

– А может, он прав? – Ей это не понравилось.

– Разве я похожа на сноба?

– Я не говорил, что ты сноб.

– Я бы не стала ставить капканы, если бы не то, что случилось с Джонах.

– Кто это – Джонах?

– Моя собака. Один браконьер стрелял в нее. И поэтому у нее только три ноги.

Мы подъехали к больнице. Она была больше, чем я думал. Майя припарковала машину около того места, где стояла карета скорой помощи. Я оперся на ее плечо, и, подпрыгивая, прошел через дверь на фотоэлементах. Высокомерная медсестра с высокой нелепой прической с отвращением посмотрела на нас. Майя так и не смыла с лица боевую раскраску. На нас была грязная одежда, вонявшая конским потом, а через свитер, которым была обмотана моя нога, сочилась кровь – прямо на только что вымытый пол. Мы выглядели, словно два беженца из какого-то боевика.

– Немедленно отгоните машину в сторону, вытрите пол и заполните вот эту форму. – Медсестра протянула мне папку с какой-то анкетой. Повернувшись к нам задом, она бросила:

– Надо будет подождать. Часа полтора. Очередь очень большая.

В приемной было полно людей – упавших с велосипеда, укушенных собаками, просто каких-то припадочных. Там были заболевшие дети и толстая женщина, которая не знала, что именно у нее болит – то ли это был сердечный приступ, то ли несварение желудка. Все жаловались.

Майя выхватила папку у меня из рук, не дав мне вписать даже свою фамилию, и протянула ее медсестре.

– Я – Майя Лэнгли.

Девица быстро развернулась к нам. Да, это явно меняло дело.

– Извините, я вас не узнала…

Гул голосов стих. Все уставились на нас и стали перешептываться. Даже дети перестали плакать. Теперь нам уже не нужно было ждать целый час. Вдруг, откуда ни возьмись, появилось кресло для перевозки больных.