Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа

Калужка и Ужредь, Дугна и Крушма, Вашана и Выпрейка, Скнижка и Скнига, Комола и Мышега, Дряща и Таруса, Беспута и Восьма, Апрань и Мутенка, Бол. Смедва и Любинка, Каширка и Коломенка, Цна и Нерль, Клязьма и Пахра, Ока и Непрядва, и Мстерка — восставали, как изможденные гладиаторы, как разделенный народ при поддержке небесных сил. Восставали, пьянели от избытка силы и сметали лавинами паводковой воды рукотворные химеры людской цивилизации. Они десятилетиями мелели, пряча силу воды в глубины земли, в небесные закрома. А теперь вода вернулась домой. Люди не понимали, что происходит. Они открывали рты, потом зонты, потом — Бога.

Самолет Москва — Токио погасил скорость о водную гладь, но, тем не менее, ткнулся носом в пологий край суши с такой силой, что у него отвалился фюзеляж.

Срезав макушки затопленных деревьев, тело его с невыпущенным шасси лежало в воде, а нос уныло уткнулся в сушу, как дите в мамкино плечо. Отвалившийся хвостовой отсек зиял. Обломки сохранившего форму фюзеляжа облизывались волнами. Казалось, скоро прибегут лилипуты смотреть на спящего в полосе прибоя дядю Гулливера.

Боевая группа полковника Лаврентия Тараса шла к вершине холма и вела за собой тридцать семь человек из страны заката, среди которых были дети, женщины и старухи. Старики вымерли еще в дебюте новой власти.

Бойцы, оглядываясь, видели серо-зеленую вереницу зонтов и армейских плащ-палаток. Они шли дальше, ступая тихо, словно по минному полю, и прощупывая тропу впереди длинными осиновыми слегами.

— Разведка возвращается! Разведка! — закричал кто-то зоркий.

И идущим было спокойно оттого, что о них заботились знающие свое дело люди…

Из гарнизона, отстоящей в полутора десятках верст от поселка, онемевшей и оглохшей РЛС, на холм с паническим запозданием вышли маршем три взвода бронемашин с взводом мотострелков и вскоре увязли в бездорожье.

На приходской голубятне действовали, засучив рукава ряс, два православных священника. Они брали из клеток голубей и к лапке каждого батюшка Андрей Тикутьев с отцом Владимиром Вовчиком привязывали по записке. Содержание записок было одинаковым:

«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

Господь наш Вседержитель пожалел нас, помраченных рассудком и повязших во всех смертных грехах. Он наслал на Землю потоп, и спасутся только праведные. Перед тем, как предстать перед Ним, мы, нижеподписавшиеся, священник Русской Православной Церкви о. Андрей (Тикутьев) и священник Русской Православной Зарубежной Церкви о. Владимир (Вовчик), говорим всем, кто чтит Символ Веры, следующее.

После долгих дебатов, которые с миром окончились с началом воплощенной кары небесной, и после взаимных обвинений в разрыве канонического, молитвенного и духовного единения со своей Матерью Церковью, мы решили все же, что истинный подвиг сопротивления врагу рода человеческого совершался здесь, в большевистской России. И совершали его православные патриархи, епископы, иереи, монашествующие и миряны гонимыя Церкви Российския. Мы согласились, что отрыв от Русской Церкви ее епархий в государствах-лимитрофах вместе с провозглашенной автокефальной Церковью Заграницей — не каноничны.

А посему призываем всех, кто останется жить на клочке русской суши, — креститесь в Православие, омытое кровью новомучеников, в Русской земле просиявших.

Да будет благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами.

Аминь».

Батюшки исповедались друг другу и теперь, стоя на площадке голубятни, к которой уже подступала вода, слезно и неслышимо молились.

— У вас хорошее зрение, отец Андрей? — спросил о. Вовчик, утирая слезу.

— Да никакое… Минус девять, отец Владимир, — отвечал о. Андрей, тоже утирая слезу. — Не все вижу очесами, так уж вразумляет Господь. Да и ноги учали болеть… Такое, знаете, ощущение, что вот мясо от костей заживо отстает… А у вас как со зрением?

— У меня, батюшка, грех жаловаться, минус семь… — отвечал о. Вовчик. — Уже нитку в ушко игольное не вздерну… Но поглядите, отец Андрей: не по наши ли души вон… во-о-н, меж двух березок… Или это не березки?..

— Березки, березки, — успокаивал о. Тикутьев, сам вдруг взволновавшись. — Но что там, отец Владимир? Что?

— Похоже, судно, отец Андрей.

— Спаси их Господь! — сказал о. Андрей, перекрестился сам, перекрестил пространство у невидимых березок и, поворотясь к о. Владимиру, тихо улыбнулся ему, говоря:

— Вон, отец Владимир, и солнце проглядывает — видите?

— Да уж вижу, батюшка, милостив Господь!.. Видите, вертолет листовки разбрасывает? Кому? Гадам морским?

Настил голубятни застонал вдруг, заохал тяжко, скрипели и скрежетали гвозди, выдираемые из своих гнезд страшной силой водоворота. Обреченная голубятня накренилась и замерла, словно вцепившись незримыми руками за холодеющий воздух.

— Ну, прощайте, отец Владимир! — уже в черной воде обнял о. Владимира о. Андрей. — Прими Господи души наши грешные!.. Да будут чресла наши препоясаны…

— И светильники горящи… Прощайте, отец Андрей! — ответил о. Владимир. — С нами крест — демонов… демонов язва!

И они поплыли.

И поплыли к спасительному плоту…

Со своего плоскодонного судна Игнатий выловил одну лишь епитрахиль с налипшими на нее сочными побегами огородных растений и стодолларовыми бумажками.

— Ишь, — сказал он желтозубому шимпанзе, который был у него за юнгу, — какая красота! Чистая парча! Отвезу Любе — пусть… — и ударил обезьяну по руке, которая тянулась к священной ткани. — Цэть! Куда крестьяне, туда и обезьяне! Цыц, тебе говорю, образина такая! Ишь, деньги увидала… Это деньги Любе на поросенка!

Судно Игнатия — настоящий тихоход, но на плаву надежно.

Он встал у большого кормового весла, закурил сам в задумчивости, дал закурить и обезьяне. Потом лег на обратный курс, говоря юнге:

— Была б ты дельфин — глядишь бы, и спасли кого. А то — ни уха, ни рыла…

— О! О! О! — округлила рот Чита и стала выписывать по палубе сложные кренделя. Такие, что Игнатий в испуге закрутил головой то на нее, то на воду, то влево, то вправо, словно думая, куда бежать, если плот опрокинется. — О! О! О! — Чита указывала пальцем, трясла пальцем, говорила что-то этим пальцем.

— Спокойно, бэби! — крикнул Игнатий, на что та не повела бровью и окала свое округлое:

— О! О! О!

Игнатий оставил гребь и обернулся посмотреть на то, что так встревожило юнгу. Он увидел в четверти мили от своего судна еще одно такого же рода, но гребли двое. И эти двое направлялись прямо к нему.

«…Никакая связь не работает. Прощелыги из русского освободительного движения возвратили мне мой диктофон в полной исправности. Иду в их колонне освобождать невесть что от невесть кого. Похоже, что освобождать уже ничего и ни от кого не нужно. Наверное, я обрусел настолько, что хочу совершить свой гражданский подвиг.