Кирилл Воробьев - Монастырь (Книга 2)

Кулин внимательно слушал этот краткий курс зековского общежития, старался запомнить все, что только можно, но все равно, какие-то тонкости и детали ускользали от его внимания. В промежутках между словоизвержением Макара, шнырь знакомил Николая со всеми теми, с кем ему придется общаться по работе и по жизни. Так, этапник узнал, что его бригадира, бугра, зовут Кирилл Кириллович Козлов, негласное погоняло у него Ка-ка-ка, а в глаза его можно звать Бурый. Но это прозвище не от того, что он буреть любит, а наоборот.

— Ты не бурый? — Сразу спросил бригадир у Кулина. Бас Кирилла Кирилловича, казалось, заставлял трястись стены.

— Нет.

— А чего с Мухой залупнулся?

— Так вышло. — Неопределенно проговорил Николай.

— Ты не думай, что я против москвичей чего имею… Только ты смотри, чтобы такое повторялось так редко, как соловьи из жопы вылетают!

Мирон засмеялся первым, Бурый подхватил, а Куль подумал, что с бригадиром ему, вроде бы, повезло.

Затем Николай побывал у завхоза, сурового крепкого мужика, лет за пятьдесят.

— Звать меня Фрол Сысоевич. — Представился завхоз. — Не забудешь?

— Нет.

— Хорошо.

На бирке Кулин прочел фамилию, Михайлов-Рощинский, и, узнав впоследствии кличку завхоза, Боровик, не был ей удивлен.

Фрол заполнил какую-то карточку тысячекратно уже повторенными Николаем сведениями и, закончив с этим делом, прочел краткую лекцию о местной иерархии.

Из нее следовало, что в самом низу находятся пидоры-неприкасаемые, чуть выше чушки-мухоморы, по центру — мужики-работяги, над ними и приблатненные-подворовывающие, и ставленники администрации, типа завхозов и бугров, и над ними всеми — вор в законе Крапчатый со товарищи.

— Я вижу, мужик ты правильный, — насупившись говорил Боровик, — уже в этапке сумел себя поставить. Так и живи, на рожон не лезь, прямых стычек с блатной братией старайся избегать, косяков не пори, и все нормально будет.

Говоря это, Фрол Сысоевич сохранял на лице суровость, и не было понятно, почему он удерживал такое хмурое выражение, то ли ему заранее было известно, что Кулина ожидают неприятности, то ли такова была его обычная манера разговора.

— И еще так. Не знаю, как в других лагерях, но у нас человек обязан за собой следить. Не только базар фильтровать, но и чтоб все было опрятным, чистым, морда выбрита, башка лысая, сапоги блестят, пидорка стоит как елда у кобеля на течную суку. Все понял?

— Все. — Николай позволил себе намек на улыбку.

— Да, если чего не понимаешь, тут, по понятиям, или еще какую фигню, не стесняйся, спрашивай. Хоть у меня, хоть у Макара. Он тебе с одного вопроса такой роман может выдать, забудешь, о чем и спрашивал!

И вдруг все резко кончилось. Макар куда-то ускакал, оставив Николая одного на его новом месте, среди целой сотни незнакомых мужиков. Куль понимал, что рано или поздно перезнакомится со всеми, и этот отряд перестанет быть для него сливающейся в одну синтетическую рожу толпой, но тогда у Кулина вдруг начался резкий приступ одиночества. Состояния практически невозможного в тюрьме. Николай вдруг почувствовал себя дважды заключенным: и в эту колонию, и в коробку собственного черепа, откуда он взирает на окружающее не в силах ни выбраться наружу, ни толком поговорить с кем-нибудь.

И поэтому он был даже рад тому, что около табуретки, на которой он сидел, кто-то остановился.

— Это ты что ли Кулин?

Николай поднял голову и увидел паренька едва вышедшего из пацанского возраста.

Юный зек смотрел на Николая с нескрываемым пренебрежением.

— Ну, я. — Куль с усилием стер с лица улыбку и придал тому суровость.

Не нукай, не запрягал!

— Не тыкай, я с тобой по телкам не ходил. — Спокойно парировал Николай.

— Да такой всех баб в округе одной мордой распугает.

— Какая ни есть, а моя. А ты, пацан, видать и пизды-то живой не видел. Бабы они не на морду смотрят, а в штаны! — Поучительно сказал Кулин, прикидывая, что первый раунд остался за ним. — Давай, говори, чего надо.

— По бабам я…

— Чего надо? — прервал Куль пацана. Тот слегка стушевался, а потом, вспомнив цель и причину наезда, с издевкой в голосе начал:

— Нехорошо кентов кидать…

— Нехорошо. — Подтвердил Николай, вздыхая про себя. В такие словесные игрушки он баловался еще в школе. Сейчас этот нахал выдаст какое-то имя, заявит, что Кулин его серьезно обманул, потом всеми правдами и неправдами будет выцарапывать признание вины, а уж если пытаемый признается…

Можно, конечно, было долго и тупо играть по правилам, но Куль хотел пресечь подобные наезды с самого начала, и поэтому сам пошел в атаку:

— Ну-ка, ну-ка, я тебя не мог где-то видеть? Ты, случаем Вовку Рыжего не знал? А то прикалывал он мне, что ходил под ним такой, из малолеток, ходил, правильным был, а потом взял да и подставил Вовку. А потом сюда закрылся. — Частил Николай скороговоркой. — А Вовка мне за него одну феню приколол, дескать, на жопе у него родинка есть. Вот я и думаю, не ты ли тот пацанчик?

Оказалось, что этот разговор слушали, по крайней мере, с десяток зеков. Как только Николай закончил, все они дружно заржали. Парень, хотевший наехать, покраснел, и зло сплюнув: "Не я" — пошел прочь, чем вызвал еще один приступ смеха.

Тут же к Кулину подвалили мужики. Знакомиться. Соседи по шконке угостили его куревом, потом он долго трепался с ними о том, как сейчас на воле, как живется в лагере и, совершенно обязательная тема всех бесед такого рода, о том, какие же сволочи эти бабы.

Вскоре отряд сходил на ужин. Бурый определил Николая за стол. Место оказалось не с краю, но и не самое престижное. Соседом этапника оказался чистенький старичок, который и отнес после ужина пустой бачок и шленки.

Больше на Кулина в этот день никто не наезжал. Он видел на горизонте Муху, но тот держался на расстоянии, не желая даже подходить к Николаю.

Прошла вечерняя проверка. Николай встал приблизительно в центре строя, потеснив при этом тех, кто стоял там до него, но явных возражений не последовало.

А утром был первый рабочий день.

Как новичок, Кулин пошел в первой смене. Сразу после завтрака, бригада построилась, Бурый шепнул нарядчику промки число, тот уже гораздо громче повторил его стоявшему рядом прапорщику. Тот скомандовал:

— Пошли! Первая пятерка, вторая, третья…

Николай оказался в четвертой и не видел, как заканчивается процедура завода на работу. Следуя движению бригады, Куль попал в раздевалку. Там зеки ему подобрали какое-то немыслимо промасленное тряпье, державшееся на проволочках и честном слове, сапоги, протертые в голенищах, но с целой, хотя и гладкой подошвой и, в таком дурацком виде, Кулин попал в свой цех.

Последовал еще один акт представления. На сей раз уже нарядчику цеха. Тот, скрипя давно не виденной Николаем перьевой ручкой, которую приходилось поминутно макать в чернильницу, записал все данные, и устало, это с утра-то, махнул рукой: