Джим Гаррисон - Волк: Ложные воспоминания

— Что ты вообще делал?

— Что?

— Что ты вообще делал?

— Ничего. Как обычно.

— А-а.

Тогда она заводит рассказ о романе с художником и о том, как только через несколько недель начала привыкать, что он занимается любовью совсем по-другому. И о том, как какой-то мужик набросился на нее в сабвее, но, пока он спускал штаны, она его толкнула. Почти нервный срыв, с тех пор она носит с собой длинную булавку, чтобы отбиваться от таких типов. А помнишь, как на Гроув мы вытаскивали на крышу матрас, скручивали косяки и трахались под уличный шум, а когда сидели слишком долго, покрывались сажей. Я чувствую жесткую крышу под босыми ногами. Я чувствовал ее сейчас, словно топал этими самыми босыми ногами по теплым доскам или скреб ногтями черный рубероид. Она сидела рядом, плакала, хлюпала носом и говорила дрожащим голосом, что я должен остаться и что на этот раз все будет намного лучше, совсем не так, как раньше.

— У тебя есть что-нибудь поесть? — спросил я.

Этот простой вопрос испугал ее, и она покачала головой. Я сказал, что пойду куплю какой-нибудь китайской еды, быстро оделся и без носок сунул ноги в башмаки. На рубашке оторвались пуговицы, осталось всего три.

— Ты вернешься?

— Конечно, что за глупости.

Она проводила меня до дверей и поцеловала. Я ушел, не оглядываясь, и еще до того, как оказался на улице, понял, что не вернусь. Побродил вокруг в поисках городского трамвая. На углу три юных правонарушителя подпирают почтовый ящик и при моем приближении начинают пихать друг друга локтями. Тело у меня сжимается, и хотя я еще плыву после гашиша, все же сую правую руку в карман и поглаживаю нож. Когда прохожу мимо, один из юнцов плюет и чуть не попадает мне на ботинок. Я иду и жду шагов. Было бы неплохо уложить всех троих одним мощным ударом. Но потом мне тоже достанется, я почти чувствовал острую боль в боку от ножа или самострела.

Теперь на Восточную Семидесятую, где все так мило и спокойно. Наружная дверь открыта, зато внутренняя на запоре. Я смотрю на имена. Номер 24. Нажимаю на кнопку. Крепостной город.

— Да? — Из домофона.

— Это я.

Дверь жужжит и щелкает. Вестибюль облицован мрамором и абсолютно ничем не пахнет. В углу для смеха два трехколесных велосипеда. Я нажимаю еще одну кнопку и слышу, как, визжа тросами, ко мне ползет лифт самообслуживания. Уже почти внизу, маловато птичьего пения. Вверх в пастельной клетке с зеркалом в углу, чтобы было видно, не сидит ли там на корточках слюнявый насильник. Прочь, негодяй. Никому твой перец не нужен. Лифт останавливается. Она стоит перед дверью в квартиру и курит. Ладно. Мы обнимаемся, но мои глаза открыты, и я вижу, как ее вытянутая рука отводит сигарету подальше. Мы расцепляемся и входим в квартиру. Она разглядывает меня вблизи.

— Ты накурился и чем-то пахнешь.

— Неплохо устроилась. Растишь на пособие?

— Да, но они не хотят, чтобы я ехала к ним с ребенком.

— Можно посмотреть?

Я иду за ней через спальню в смежную комнату поменьше, прикидывая, что такая квартира должна стоить не меньше трехсот долларов в месяц, а может, и больше. Отец платил за дом всего шестьдесят шесть долларов. В углу кроватка, другие детские штучки и странный обобщенный запах, который всегда собирается вокруг младенца и того, что его окружает. Я слышу дыхание, но ребенка почти не вижу. Невнятные очертания маленькой головки.

— Мое?

Она закуривает новую сигарету, и мы бесшумно выходим в гостиную. У нее на халате красивый желтый узор, а ковер толстый, очень мягкий и кажется невесомым. Мы садимся и смотрим друг на друга.

— Кажется… я не знаю. Родители думают, что да.

— Сколько у тебя вариантов?

— Не твое дело.

Она краснеет и смотрит в потолок. Комната застывает.

— Дай что-нибудь выпить?

Она наливает мне бурбон, сверху на дюйм воды без льда, как я пил раньше. Она заводит разговор о том, как трудно найти человека, чтобы помогал с уборкой, готовил обед и оставался с ребенком. Есть лишняя спальня, но никто не хочет «с проживанием». Я слушаю очень внимательно, сосредоточенно и выпиваю бурбон несколькими глотками. Еще немного химии, и мое усталое тело нашинкуется ломтиками вяленого мяса. Она по-прежнему смотрит в потолок и теперь говорит о том, как любит ребенка, о последнем приезде родителей и что она, наверное, поселится в Сан-Франциско и найдет там себе какое-нибудь занятие. Халат на коленях расходится, и я завожусь, несмотря на все, что было с Лори. Подхожу к ней, наклоняюсь и целую ее в шею. Духи и соль.

— Тебе нужно поспать.

Она встает и ведет меня в гостевую спальню. Я раздеваюсь, и она говорит, чтобы я шел в душ, иначе потом комнату будет не проветрить. В душе я чуть не засыпаю под дождем из воды и пара. Выхожу, под ее взглядом вытираюсь, валюсь в постель и мгновенно отрубаюсь.

Выйдя из воды, я понял по теням и по солнцу, что выбился из расписания: предполагаемый круг пройден всего лишь наполовину. Теперь нужно чуть ли не бежать, только тогда, если повезет, я вернусь к палатке до темноты. Я доел остатки изюма и стал думать о том, насколько все это не важно; если я буду продолжать заниматься хуйней, настоящий лес раздавит меня за месяц. На меня работали разве что бесшабашность и относительно крепкое здоровье, но я не обладал и долей той осмотрительности, что присуща всем хорошим лесникам. Тот случай, когда Бог не любит дураков и пьяниц. Разве только из них выйдет пища для животных и удобрение. На дальнем краю озера мелькнул черный зверь. Безобидный барибал, почуял мой запах, лишь подойдя к берегу. У меня нет практической сметки изыскателя и путешественника, и я знал всего нескольких людей, относительно уверенно чувствовавших себя среди дикой природы. Нужно держать в голове огромное множество самых разных вещей; что есть, где укрываться, как выслеживать дичь и еще много частей того знания, что дается хитростью и почти инстинктивной открытостью ко всему вокруг. В Монтане я едва не шагнул с утеса, замечтавшись об особенно плоской заднице одной шлюхи. Слишком много мускулов, как у балерины. В следующий раз надо будет выбрать другую, и вот под ногами тысячефутовый провал в пустоту. Какие корни я буду есть? Чем будет питаться мое тело, когда закончатся двадцать фунтов жира на животе? Запасная покрышка, как говорится. Я представил, как ползаю голодный по лесу, с диким рычанием набрасываюсь на старого больного опоссума и проигрываю схватку. Лапы и морда все искусаны. Я забросил леску с грузилом в надежде, что мое купание не прогнало всю рыбу к противоположному берегу. Затем отправился через болото собирать хворост, которого нужно много, как можно больше, ибо мне предстояла долгая и очень неуютная ночь.

Барбара разбудила меня, когда вошла в комнату с томатным соком, кофе и двумя таблетками аспирина, справедливо рассудив, что они могут понадобиться. Дело к вечеру, в каждом виске по ржавому гвоздю.