Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Удовольствие, особенно сексуальное, бывает разных видов. В какой-то книге было написано, что радость женщины — отдаваться, а радость мужчины — вожделеть. Я признаю эту теоретическую выкладку, но представить ее, хотя бы и приблизительно, не могу. Ясно, что Настя получает удовольствие совсем иного рода. Да дело и не в этом. Мое удовольствие теперь болезненно. Если довести его до крайности, теперешнее удовольствие, можно составить представление о психологии женщин. Удовольствие женщины должно быть острым в своей пассивности, в своей слабости. Но говорят, что оно сильнее мужского.

Она прижалась ко мне с блаженным видом:

— Кисыч, я похожа на кота, который объелся сметаны.

В ее фразе не было никакого фривольного смысла. Метафора без пошлости. Может быть, используя ее впервые, она вкладывала в нее иной смысл, но, доведя до привычности, добилась исконной чистоты.

— Кисыч, я люблю, когда ты такой.

— Какой?

— Безмятежный.

Она провоцировала меня. Я знал, что она хотела услышать, но я сдержался, и не стал произносить ничего.

Вот сто лет одиночества. Вот волна второго расставания накрывает нас, вот я вспоминаю этот вечер, ее лицо, ее по-детски опущенные ресницы. И нам никогда больше не быть вместе… Я отогнал наваждение. Странно, когда я с ней, я не могу думать о смерти. Мне кажется, что мы бессмертны.

Она смотрит пристально.

— Может, зайдешь?

— Ты что, шутишь?

— А что? Таня говорит, что соскучилась. Да и мама будет рада…

— Неужели ты не можешь понять, что чувствую я?

— До свиданья, Кисыч! — она резко разворачивается и идет, не оглядываясь.

Я сдерживаю порыв броситься следом. Не я виноват в случившемся. У нее был полный карт-бланш, индульгенция на любой грех. Единственно, чего у нее не было — права на ошибку.

— Не хочешь встретиться со мной завтра в поликлинике? А потом мы могли бы купить шампанского и апельсинов, пойти к бабушке.

Она молчит довольно долго.

— Где мы встретимся?

— Ты представляешь себе интерьер поликлиники?

— Да.

— Третий этаж. Кабинет 118.

— Во сколько?

— Приходи к двенадцати.

— Хорошо.

— Тогда до завтра.

— До завтра, Кисыч.

То ли из-за болезни, то ли из-за лжи, в которую я снова погрузился, я раздражителен, причем настолько, что даже постоянный контроль разума не сильно спасает. Шумы улицы давят, окружающая слякоть и социальное расслоение, на которое, кажется, намекает все, что только можно, ввергает в депрессию и тоску. Я берусь за "Мастера и Маргариту", но роман представляется примитивным. И даже неинтересным. Но ничего другого читать не хочется. Ни по школьной программе, ни для себя. Я вымучиваю Булгакова главу за главой, поражаясь изменениям в себе. Булгаков — индикатор. И еще мне почему-то не хочется идти к терапевту. Я чувствую физическое отвращение к тому, что увижу завтра в поликлинике.

Настя не придет. Щемящая тоска сжала сердце, потому что она единственный мостик, соединяющий меня со смыслом. Не стань ее сейчас, и бытие утонет в хаосе: "Большие рыбы пожирают маленьких".

Я надеялся, что встречу ее по дороге. Даже пошел пешком. Впрочем, не поэтому. Уж больно хороша была погода, а людей на улицах было на удивление мало.

Вот и еще одна зима осталась в прошлом, зима без Насти. Скоро закончатся занятия. А потом — каникулы, отпуск. Может быть, удастся уйти из школы. Потому что в ней я так и не нашел ничего настоящего? А где же в таком случае настоящее? Уж не на заводе ли? В Питере? В городе, который жив?

Насти не было ни около поликлиники, ни около кабинета. Я сел на самое видное место. Она должна была видеть меня со всех сторон, потому что на этаж вели две лестницы.

Я попробовал углубиться в роман. Не читалось. Во-первых, по этажу начали сновать до боли знакомые медсестры (или врачи — кто их разберет?) — женщины насколько молодые, настолько и красивые. И хотя для меня снова никого не существовало, кроме Демонической, в мыслях своих я оставлял за собой полную свободу.

Одна была очень высокого роста. Я окрестил ее про себя еврейкой. Стройная. Худощавая. С потрясающе красивыми ногами, которые совершенно не прикрывались белым халатом. Она сновала непрерывно из кабинета в кабинет (скорее всего, медсестра!), окуривая запахом дорогих духов. Бледное лицо вампира. Большинство мужчин провожали ее взглядами. Мне подумалось, что у нее наверняка имеется богатый любовник, а может, муж. И, скорее всего, она некомпетентна. Наверно, все вожделеют ее, но никто не думает о ее несчастье.

Несколько раз мимо прошла и Канунникова. С тех пор она сильно изменилась. У нее была другая прическа. Она была в брюках, а не в юбке — это портило ее.

Периодически мелькала какая-то блондинка, тоже почему-то знакомая. У этой были пышные груди, которые буквально вываливались из-под халата.

Когда время стало приближаться к двум, я подумал, что Настя не придет — и это уж теперь точно, а я не успею на прием в первую смену. А во вторую образуется новая очередь. Я буду сидеть здесь до вечера.

В кабинете меня встретили враждебно. Когда врач попросила повернуться спиной, я вобрал живот и расправил плечи, стараясь не сутулиться.

— Молодой человек, у вас ужасный кифоз. Надо что-то делать.

— Что такое кифоз?

— Искривление позвоночника.

Еще несколько лет назад, до армии, все восхищались моим телом. А теперь? Это из-за голода.

По дороге я ссутулился еще больше. Апатия. Вдруг мир потерял краски. Я удивленно поймал себя на том, что мне все равно, как я выгляжу. Мне не для кого было хорошо выглядеть!

Я пошел домой, надеясь, что на свежем воздухе грустные мысли исчезнут. Хотелось добраться до дома, поесть картошки с огурцами и дочитать, наконец, Булгакова.

Но звонок телефона разбил планы. Он раздался одновременно с просовыванием ключа в замок. Я не сомневался в том, что звонит она.

— Кисыч, ты пришел?

— Да, только что. Твой звонок застал меня на лестничной площадке.

— Я на Новоселов.

— А что ты там делаешь?

— Ты подойдешь? Тогда все и обсудим. У меня денег на счету мало.

— Хорошо.

— Только ты быстрей. Я уже вся продрогла.

— Считай, уже иду.

Я не стал есть. Просто оделся и вышел.

— Кисыч, как же я соскучилась!

— Я тоже. А почему ты не пришла в больницу?

— Я была.

— А почему я тебя не видел?

— Не знаю.

Я представил себе тот подоконник, на котором она сидела. Сидела, и не видела. Мне даже показалось, что я мельком видел ее в поликлинике.

— Теперь тебе придется покупать все самому.

Я сначала не понял, о чем она.

— После двух беременностей я не намерена рисковать. Если ты хочешь быть со мной, тебе придется покупать презервативы.

Она говорила это буднично, думая о чем-то другом.

— Подожди меня здесь.