Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Настя попросила постоять около туалета. Покараулить. Потому что дверь не закрывается.

Оказалось, что дверь закрывается.

Не дав Насте зайти в кабинку, я обнял ее и засосал. Одновременно поднял бордовую юбку, обнажив ноги в черных колготках и туфлях, всегда напоминавших старуху Шапокляк. Я овладел Настей стоя. Хотя каблуки были и невысокие, но мне пришлось встать на носки, отчего икры стали как ватные, а боль в натруженных мышцах, сводила с ума. Впрочем, это ускорило развязку. Мы кончили практически одновременно.

В дверь начали отчаянно молотить. Когда последняя судорога ее тела затихла, я зашел в кабинку, выбросил презерватив прямо в унитаз — маленькая месть за тот позор, что я пережил.

Настя зашла и закрылась. В этот момент в дверь опять начали молотить. Я засмеялся. Брюки я вымазал, хотя и был предельно осторожен. Я надел плащ, застегнулся, критично осмотрел себя в зеркале — никаких следов.

Чего нельзя было сказать о ней: раскрасневшееся лицо, губы, которые только что изведали поцелуй — казалось, на них все отпечаталось. Да и ноги явно подкашивались.

— Нормально, — сказал я, отсмеявшись, и открыл дверь, ожидая увидеть полную негодования рожу ста двадцати килограммового саксофониста — я почему-то решил, что в дверь ломился именно он.

Но никого не было.

Теплый ветер разлохматил волосы. Лицо Насти, умиротворенное и удивительно светлое, больше не казалось ненавистным. Я с удивлением подумал, что мне и самому не верится, что она могла учинить такое в кафе.

— Насть, зачем ты это сделала?

— Что сделала?

— Зачем устроила всю эту игру?

— Кисыч, ты о чем? — сказала она, кусая губы.

Уже прощаясь, я спросил, не хочет ли она сходить в театр. Мы целовались недолго, потому что вечера были холодными.

Я проехал на пятом не до Новой, а до площади Ленина. Билеты продавались в Театре юного зрителя, как это было указано в газете. В нашем драмтеатре шли спектакли, которые мы с Настей пересмотрели: либо вместе, либо по отдельности. ТЮЗ же хвалили. В газете было написано, что спектакли, с которыми приехали гастролирующие, заняли призовые места на каких-то конкурсах. Я подошел к афише, невольно видоизменяясь с каждым вторым шагом. Уж больно погода напоминала Машу, которая приехала из Сибири, чтобы заказать мне "Маленького принца".

Один шаг — и я иду покупать билеты на спектакль для себя и Насти, связь с которой я вынужден скрывать, словно я не живу, а играю в вульгарном мелодраматическом фильме. Еще шаг — и я, молодой, веселый, автор "Прелюдий", иду по этой же самой дороге под руку с Машей — заказчицей, которой нечего делать в это время дня. Норковая шапка надвинута на брови, подтянутое тело облачено в длинное пальто. Я теперешний, ослабленный, уставший, замученный запретной любовью, осознающий свое место в этой весне, которая опустилась на город, побуждая людей уходить из повседневности в простор страсти.

Стоп! Что это за мысли? Опомнись, Родя!

Я стою перед афишей, выглядящей такой старой, будто бы я изучаю репертуар прошлого столетия. Я ищу пьесу, которая удовлетворяла бы нескольким условиям: шла бы в ближайшее время, имела бы многообещающее название, желательно известного автора. Впрочем, вглядываясь в афишу, понимаю, что гастроли завершаются через 5 дней, а в выходной будет только одна пьеса — "Раба своего возлюбленного" Лопе де Вега. Я вхожу в театр, вспоминая Лену. Какие ассоциации связывают театр с ней?

Билеты стоят гораздо дороже, нежели я думал. Если бы не зарплата, которую я получил сегодня, я ушел бы ни с чем.

— Два билета на первый ряд на "Рабу".

— На первый ряд билетов нет.

— А на какой есть? Желательно, поближе к сцене.

— Возьмите на пятый.

Вежливость кассира поражает. Она говорит мягко. Не огрызается, как обычно.

— А места будут в центре?

— Да, двенадцатое и тринадцатое вас устроят?

Я смотрю на схему. Не так уж и важно, где сидеть. Я стою здесь сейчас, чтобы выйти с Настей в люди, а не чтобы посмотреть спектакль, в конце-то концов.

Обычные билеты драмтеатра, на которых стоит штамп — "Гастроли". От руки на билете написано: "Место проведения — ДК "Нефтяников"". Я в недоумении останавливаюсь.

Воспоминания относят меня в пивзаводскую зиму, когда мы с Настей не попали в цирк, потому что я взял по ошибке не те билеты.

Меня тянет вернуться и уточнить место, но просыпается чувство внутреннего сопротивления. Оно настолько сильное, что нет никакой возможности справиться.

Когда мама спрашивает, с кем я иду на спектакль, я отвечаю, что с Машей. В сложившихся условиях каждая знакомая женщина — мое потенциальное алиби. Я буду прикрываться любой как щитом, потому что иначе теперь нельзя. Я должен заплатить за любовь любую цену.

Около входа толпятся люди, значит, все правильно, и представление состоится.

Мы раздеваемся.

Зал набит людьми. Нет ни одного свободного места. Причем публика — явно не молодежь, солидная, респектабельная. Первый ряд заполнен людьми, у которых в руках розы. Настя шепчет, что нам бы тоже следовало их купить, но я скептически улыбаюсь.

Третий звонок — начало.

Лопе де Вега играла Тверь. Уровень мастерства поражал. По сравнению с ними рязанские актеры — группа недоучек.

Почти все — молоды. И очень красивы. И мужчины, и женщины. Я впервые ощутил зависть к мужчинам — их уровень в своей сфере деятельности, возможно, превосходил уровень моего в моей. Неожиданно. Я уже давно не испытывал ни к кому зависти.

Женщины были очень красивы в испанских нарядах. Все до одной.

Настя была потрясена.

Пьеса была наполнена юмором. Иногда ниже пояса, но с соблюдением чувства меры. Одно мытье в ванне чего стоило!

Иногда актеры выходили в зал и танцевали со зрителями. Насте безумно хотелось обратить на себя внимание. Моя ревность была совершенно нелепой, но при этом совершенно реальной. Я не ревновал к Черкасову, не ревновал к десяткам других, тех, с которыми она могла спать и спала, но я ревновал к актерам тверской труппы, актерам, которых она больше никогда не увидит. В ее восторге было слишком много эротического. Казалось, еще минута — и она испытает оргазм.

Ясно было одно — я очень угодил ей, взяв билеты.

Когда во втором акте несколько красавцев выскочили в зал, окутывая зрителей запахами конюшни (надо заметить, весьма приятными — кожа, пот, одеколон — здоровые чистые запахи разгоряченных тел), я бросил взгляд на нее: Настя в восторге аплодировала. Видно, она забылась окончательно — и спектакль поглотил ее.

Пьеса весьма напоминала ситуацию, сложившуюся у нас. Любовь, препятствия, господа и слуги. Барышня-крестьянка на испанский манер. Речь была стихотворной — это располагало.

Второй акт был, пожалуй, затянут. Самую малость, чуть-чуть. Это ничего не портило, наоборот, позволяло придти в себя, не сойти с ума, переживая волшебство.