Ричард Бах - Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Стоп, так не пойдет, — подумал он. Я больше не буду таким, как прежде. Я — обычная чайка и буду летать, как все. Поэтому он, превозмогая боль, поднялся до ста футов и, тяжело взмахивая крыльями, направился к берегу.

Решив стать обычным членом стаи, он почувствовал облегчение. Теперь его уже ничто не будет связывать с той силой, которая тянула его к новым знаниям, не будет больше радости неведомого, но не будет и горечи поражений. Да и здорово в общем-то было вот так, ни о чем больше не думая, лететь сквозь тьму к огням, горевшим вдали на берегу.

Темнота! Встревожено вскрикнул гулкий голос. Чайки никогда на летают в темноте!

Но Джонатан его не услышал. Да, здорово, думал он. Светит луна, и огоньки пляшут по волнам, искорками вспыхивая в ночи, все наполнено миром и покоем…

Спускайся! Чайки не летают в темноте! Если бы ты был создан для ночных полетов, у тебя были бы глаза совы! А в голове — компьютер! И крылья — короткие, как у сокола!

И тут летящий в ночи на высоте ста футов Джонатан Ливингстон неожиданно зажмурился. Мигом исчезла боль, забылись недавние клятвы.

Короткие крылья. Как у сокола!

Да вот же она, разгадка! Каким же я был дураком! Малюсенькое крыло! Мне надо сложить крылья и лететь на одних кончиках! Короткие крылья!

Он поднялся на две тысячи футов над черной гладью моря и, не раздумывая ни секунды о неудаче или смерти, прижал крылья к телу и, выставив наружу лишь их острые кончики, ринулся в пике.

Ветер ревел в ушах. Семьдесят миль в час, девяносто, сто двадцать и еще быстрей. Сейчас на скорости сто сорок миль в час напряжение на крыльях было намного слабее, чем прежде на семидесяти, лишь чуть-чуть повернув кончики крыльев, он вышел из пике и, словно живой снаряд, пронесся над волнами, освещенными луной.

Прищурившись, чтобы ветер не так резал глаза, он ликовал. Сто сорок миль в час! И под контролем! А если начать пике не с двух, а с пяти тысяч футов, интересно, какую скорость я…

Недавние клятвы были забыты, их унесло встречным ветром. Он не чувствовал вины за то, что нарушил свое обещание. Следовать ему могут лишь чайки, признающие незыблемость обыденной жизни. Тому же, кто в поиске знаний прикоснулся к совершенству, такие клятвы ни к чему.

На рассвете чайка Джонатан продолжил тренировку. С высоты пять тысяч футов рыбацкие баркасы казались щепками, плавающими на лазурной глади моря, а Стая имени Завтрака напоминала рой мошкары.

Чуть дрожа от радости, он был полон новых сил и очень гордился тем, что страха почти не чувствовал. Без всяких церемоний, сложив крылья и выставив наружу только их кончики, он рухнул вниз. На высоте четыре тысячи футов он уже успел набрать предельную скорость, а встречный ветер превратился в твердую стену, которая ревела и не давала ему разогнаться еще быстрей. Падая отвесно со скоростью двести четырнадцать миль в час, Джонатан сглотнул комок, застрявший в горле. Он знал, что, если на такой скорости крылья вдруг раскроются, его разорвет на тысячу частей. Но в этой скорости была скрыта сила, радость и сама красота.

Выход из пике он начал на высоте тысячи футов. Ураганный ветер трепал кончики крыльев, линия горизонта, баркас и стая чаек накренились и с быстротой молнии стали вырастать прямо у него на пути.

Остановиться он не мог, он даже не знал, как сделать поворот на такой скорости.

Столкновение означало бы мгновенную смерть.

Поэтому он просто зажмурился.

Случилось так, что в то утро, сразу после восхода солнца, чайка по имени Джонатан Ливингстон с ревом пронесся прямо сквозь самую середину Стаи имени Завтрака на скорости двести двенадцать миль в час с плотно зажмуренными глазами. В тот раз Чайка Удачи ему улыбнулась, и все остались живы.

К тому времени, когда он поднял клюв к зениту, скорость была еще сто шестьдесят миль в час. Когда же он снизил ее до двадцати и наконец расправил крылья, баркас снова казался щепкой, и до него было четыре тысячи футов.

Его захлестнула радость. Предельная скорость! Чайка достигла скорости двести четырнадцать миль в час! Это была победа, величайший момент в истории Стаи, и в ту секунду для Джонатана начался новый отсчет времени. Отправившись в свой уединенный район тренировок, он набрал восемь тысяч футов и немедленно нырнул вниз, чтобы научиться поворачивать в пикирующем полете.

Он открыл для себя, что для плавного поворота на этой бешенной скорости достаточно на долю дюйма сместить одно-единственное перо с кончика крыла. Однако, прежде чем он это узнал, выяснилось, что, если сместить несколько перьев, то тебя начинает вертеть волчком… Так Джонатан стал первой чайкой на Земле, выполнившей фигуры высшего пилотажа.

В тот день он ни секунды не истратил на разговоры с другими чайками, а тренировался до самой темноты. Он открыл для себя мертвую петлю, замедленную бочку, многовитковую бочку, перевернутый штопор, обратный иммельман и вираж.

Когда Джонатан вернулся на берег в стаю, была уже глубокая ночь. Он ужасно устал, но от радости не мог удержаться и при посадке сделал мертвую петлю с двойным переворотом прямо перед касанием земли. Когда они только услышат о Победе, думал он, они сами с ума от радости сойдут! Ведь сейчас жить станет намного интересней! Раньше была такая скука — таскаться за баркасами. А теперь жизнь обрела смысл! Мы можем подняться из невежества, мы можем почувствовать себя созданиями совершенства, разума и умения. Мы можем стать свободными. Мы можем научиться летать!

Будущее манило неведомыми обещаниями.

Когда он приземлился, все чайки собрались на Совет и, по всей видимости, стояли так уже давно. Они ждали.

— Чайка по имени Джонатан Ливингстон! Встань в центр!

Голос Старейшины был очень торжественен. В центр ставили только тех, кто заслужил величайший позор, или величайшую славу. В Центр Славы ставили будущих предводителей стаи. Конечно, подумал он, сегодня утром все видели Победу! Но мне славы вовсе и не надо. Я не желаю быть предводителем. Я просто хочу поделиться тем, что я узнал, показать горизонты, открывшиеся для каждого из нас. Он шагнул вперед.

— Чайка Джонатан Ливингстон, — повторил Старейшина. — Встань в Центр Позора, так чтобы тебя увидели товарищи по стае.

Его словно поленом по голове ударили. Колени задрожали, перья обвисли, зашумело в голове. В Центр Позора? Не может быть! А Победа! Они просто не понимают! Они ошиблись, ошиблись!

— …за его вопиющую безответственность, — тянул нараспев торжественный голос, — подрывающую честь и традиции Семьи Чаек…

Приказ встать в Центр Позора означал, что он будет изгнан из общества, отправлен в пожизненную ссылку на Дальние Утесы.