Лоуренс Норфолк - В обличье вепря

А теперь он стоял и ждал тех, кто шел за ним следом. Они будут здесь довольно скоро, со своим оружием и со своей беспощадной упертостью. Это место предназначено для них, и они войдут в него, как втулка входит в гнездо. Он подтесал их ровно под размер. Он царапнул копытом пол пещеры и в тысячный раз соизмерил вес собственных костей с массой туго навернутой на них плоти. Сила вепря живет в задней части туши, где бедра плотно утянуты пружинистым плетением сухожилий и мышц. На склонах холмов ему привычнее всего идти галопом. А вот спускаться ему труднее: объемные, но хрупкие стволы его передних ног не привыкли принимать на себя полный вес тела. И всегда есть опасность кувыркнуться через голову. И он ни за что не стал бы сам по себе спускаться с травянистого плато к подножию Аракинфа. И тем не менее как-то так вышло, что он оказался внизу и расталкивал наваленные вокруг стволы деревьев, продирался, с большим или меньшим удовольствием, сквозь заросли колючего кустарника, перепрыгивал через набухшие паводком ручейки и сухие промоины от талой воды. Он шел вниз, он кружил и снова шел вниз, все в том же непроглядном мареве полного недоумения. Он не привык задавать себе вопросов, и все же, подобно внезапно проснувшейся боли от старой раны, или прорвавшимся вдруг из-за туч солнечным лучам, или увертливой добыче, которая ни с того ни с сего уйдет из-под самого носа (увертливой почти как память), — именно так он кружил и шел вниз.

Почему он оказался здесь?

Нежась на послеполуденном солнышке, омывавшем нижние склоны Аракинфа, отчего бы не поразмышлять на подобные темы. Он нашел себе лежку, мягкую, заросшую по краям травой впадину, в которой как раз помещалось распластанное кабанье пузо, по которой вяло растекались провисшие поперечно-полосатые скелетные мышцы в своих чехлах из влажной саркоплазмы и не мешали регулярно сокращаться гладким мышцам внутренних органов — то есть, собственно, не мешали процессу пищеварения. Вепрь переварит все, что угодно, от экскрементов грызунов и до бычьих копыт. Последние, проходя через сфинктер, рождали приятное, с кислотным послевкусием пощипывание. Он понаблюдал за лежащим в долине городом и за действиями обитателей. Судя по всему, они решили взяться за него всерьез. И то правда, действия его становились все менее предсказуемы. Он себя не контролировал. Случались целые промежутки времени, довольно длительные, о которых он вообще ничего не помнил.

Если бы он знал, что на уме у того человека с золотистыми волосами, его собственное предназначение сделалось бы куда более внятным — это вепрь понял сразу. Или, может быть, эта мысль посетила его уже потом, много позже. Жители города решили выгнать одного из себе подобных вон. Они вытолкали его взашей, со связанными руками и с мешком, надетым на голову, и били его, чтобы заставить бежать. Он, спотыкаясь, скатился в долину, в окружении своры собак, которые разрывались между необходимостью следовать за хозяином и страстным желанием кинуться на его мучителей. Они суетились вокруг него и путались под ногами, унося его прочь от города, как будто на плоту по шумной реке. Вепрь прядал ушами: лай и визг собачьей своры давали звук почти бессмысленный, как мышиный писк. Человек высвободил руки и сдернул с головы мешок. Заняв наблюдательную позицию в подлеске на противоположном склоне, вепрь видел, как он тряхнул головой, рассыпав по плечам волосы, и понял, что видит перед собой такого же одиночку, как он сам.

Но он не стал тогда спускаться дальше, даже и после того, как горожане сами покинули город, потоком хлынув из ворот и мигом растекшись по всей долине, с топорами, серпами и косами в руках. Его порадовал вид блестящих на солнце лезвий, эти сверкающие знаки имели смысл, который был ему совершенно внятен — по крайней мере, ему поначалу так показалось; он давно этого ждал: когда они наконец всем скопом набросятся на него.

Но нет.

Оружие свое они унесли в сады и принялись валить деревья, а затем рубить их топорами и отсекать корни. Самые высокие деревья они зацепляли веревками, веревки растягивали к другим, соседним деревьям и тянули, покуда ствол не давал трещину. Засим последовали виноградники. Потом они собрали весь свой скот, заперли его в загонах и разожгли в храме огромный костер, который сперва горел желтым, потом оранжевым и красным. А потом они начали жечь животных.

Так продолжалось три ночи кряду, и каждая следующая казалась длиннее предыдущей. Вонь горелого мяса прогнала его вверх по склону Аракинфа, и костер, который высвечивал тех, кто трудился у храма, раскрасил все вокруг красными всполохами. Он узнал того человека, сделал стойку и ринулся бы обратно, вниз по склону, если бы тот не был окружен людьми, подобных которым ему доселе видеть не приходилось. Они были не похожи на горожан, и с ними была женщина. Желтоволосый собрал их где-то и вернулся во главе этой стаи.

Вепрь смотрел, как они идут к городу, шел по их следам, и возбуждение нарастало. Луна скрылась из виду, и наступившая тьма была чернее любой другой, ему известной — если не считать пещеры. Вдалеке, на севере, громыхала и переблескивала всполохами гроза, но не освещала ничего, кроме себя самой. Он был заперт в собственной слепоте, как будто до сих пор не покидал глубин горы.

Та же самая тьма, должно быть, ослепила и людей, замурованных в эту ночь в стенах Калидона. Эту тьму он знал как облупленную, как она вытягивается, и растекается, и оседает в укромных углах города. Вепрь думал о том, как эти люди на ощупь пробираются по улицам и дворам, спотыкаясь о разбросанные камни и разрушенные стены, покуда хищники выслеживают их, крадутся по крышам и вычерчивают в темноте их маршруты. Вепрь смотрел, как первый проблеск света закогтил подбрюшье восточного края неба, ждал, когда свет доберется до запада и располосует его рубцами розоватой и желтоватой заболони, когда он вцепится наконец как следует в темные жировые складки ночи и проберет ее до костей.

Но бескостное тело неба расселось надвое, распадаясь и растворяясь, выплескивая на ходу потоки света в каменистые лощины на востоке, где изломанные морозом скалы уже почувствовали на себе те же самые когти, что ищут сейчас в их шкуре потертости и трещины, радуясь знакомой тайнописи шрамов, — так, словно свет и тьма были два сонных зверя, которым пригрезилось, что они сцепились между собой, и вот, проснувшись, они поняли, что эта схватка взаправду. Солнце выгнуло горизонт сводчатой аркой. В долине Калидона впиталось в землю озеро тьмы. Утро, отметил про себя вепрь.

Вепрь укрылся среди деревьев. Вниз по склону сплошь рос утесник и еще какая-то жесткая, кочками торчащая трава. Город лежал как разбитый, брошенный в панике боя доспех, тускло-серый в предутреннем свете: и только теперь, когда солнце уверенно легло на его камни, он прожелтел до бронзы. Тех, кому удалось найти спасительную гавань, разбросало по разным ее концам. С тенистых высот в верхней части долины выжившие на вид казались не больше муравьев, а оружие в их руках — крохотными соломинками и щепочками, которые слепой инстинкт заставляет их тащить с собой. Заря, которая для столь многих настала слишком поздно, послужила для живых сигналом, что они должны собраться вместе и сосчитать мертвых.