Барбара Квик - Девственницы Вивальди

Теперь ты видишь, сколько во мне своекорыстия; вполне возможно, что я на самом деле просто дочь своей матери. Потому что наверняка тебе чем-то полезно скрываться от меня.

Священник, и настоятельница, и все остальные здесь пытаются внушить нам, что ничто в нынешней жизни не имеет значения по сравнению с жизнью грядущей. Меня же загробная жизнь нимало не влечет: в ней мне уготованы только страдания, и это для меня не тайна. За свои нечестивые мысли я буду гореть в аду. Моли Господа о том, чтобы они не стали достоянием ни единой души во всей la Serenissima, кроме тебя самой!

Данте Алигьери писал письма своей возлюбленной Беатриче с тех пор, как они встретились детьми, и потом еще долгое время после ее кончины. Письма, которые он никогда не отсылал, а она никогда не читала. Иногда, в бессонные ночи, я не могу отогнать мысль, что мои послания к тебе — точь-в-точь как у Данте к Беатриче, как музыка, звучащая в пустой комнате.

Я запечатаю это письмо и отдам сестре Лауре. Мне нравится представлять, как ты ломаешь сургуч на моих письмах. Я тянусь к тебе через пустоту, разлучившую нас — возможно, навеки. Я пишу и пишу вопреки опасению, что ты не читаешь эти строки — что никто не читает их и никогда не прочитает. Как знать, не бросает ли сестра Лаура мои письма в огонь, утешаясь мыслью, что я и вправду поверила в твое существование?

И все же даже через пустоту я шлю тебе поцелуи. Я шлю тебе свою любовь.

Я намеренно опустила многие подробности из письма Марьетты. Я могла себе позволить безоглядно доверять письмам собственные кощунственные размышления, но я бы ни за что не стала раскрывать сведения, могущие повредить моим подругам.

Сама же Марьетта писала мне все, не утаивая ни одного из своих соображений или поступков. Каждый раз, получая от нее очередное послание, я долго раздумывала, не бросить ли его в огонь. Вот их передо мной целая пачка; края кое-где опалены, поскольку самым первым побуждением было сжечь их сразу после прочтения.

Письма Марьетты были и остаются моей тайной отрадой. Я перечитываю их, когда мне скучно или тяжело на душе. Они, вместе с другими моими секретными вещицами, спрятаны столь надежно, что отыскать их не удастся никому.

Моя переписка и моя записная книжка должны храниться в тайне — хотя бы до моей смерти. А пока пусть они служат мне собеседниками, которыми жизнь меня обделила; когда бы я ни призвала их, эти письма всегда под рукой. Они для меня — словно ход в страну юности, окно в ту жизнь, которой у меня никогда не будет.

«Аннина!

В какое гнусное место я попала! Почти все монашки здесь — подлые твари, их единственная забава — как можно изощреннее изводить послушниц и прочих молодых вроде меня, попавших к ним в стаю.

Можешь себе представить, что они раздули из моей беременности. Только то, что у моего дражайшего олуха здесь имеются две тетушки, помешало самым лицемерным из здешних склочниц швырнуть меня в колодец! Я им сказала, что не желаю быть брюхатой и что была бы очень признательна, если бы они дали мне какое-нибудь зелье или спихнули с лестницы, чтобы я избавилась от плода! Но все, чего я добилась, — это бесконечные проповеди, что я, мол, в порочности своей превзошла Великого Калифа и Чингизхана, вместе взятых, если решила избавиться от драгоценного дитяти ихнего Томассо. Дали бы мне заткнуть этих тетушек на минутку и намекнуть им, что их племянничек к моему состоянию касательства не имеет, тут бы они сразу мне помогли!

А затем я узнала от служанки одной из монахинь-певчих, что молва прочит меня на роль Поппеи в опере Генделя. Это та самая, в которую влюблены все мужские персонажи, значит, она должна быть и красоткой, и блестящей вокалисткой, к тому же суметь выдержать на сцене добрых пять часов.

Вот это и стало для меня последней каплей. Я послала за своей будущей свекровью и заявила ей, что, если она мне не поможет, я, так и быть, рожу им чужого ублюдка. Сама понимаешь, что я подыскала более изящные выражения, но была достаточно откровенной и не оставила у нее никаких сомнений насчет того, что надо сделать.

Моя будущая свекровка — сущий вихрь. Не успела она уйти, как заявилась из аптеки монашка и принесла мне снотворное средство — это она так сказала.

Я тут же его выпила — молясь, чтобы мамаша Фоскарини не выбрала наилегчайший путь и не вознамерилась попросту меня отравить. Она ведь обожает своего Томассо, ну, я и поставила на то, что не захочет она объявить ему: мол, твоя нареченная ни с того ни с сего отдала богу душу сразу после моего посещения.

Кровотечение началось, едва отслужили вечерню, и продолжалось всю ночь и даже наутро еще не совсем прекратилось. Все это время из меня беспрестанно выходили целые сгустки. Одна из монашек — ну и воняло же от нее! — не отходила от меня и месила мне живот так, словно это ком теста. Между прочим, было ужасно больно; месячные по сравнению с этим — сущая ерунда. Монашка предупредила меня, что ей нет нужды подлизываться к Фоскарини, поэтому, если я буду вопить, она меня прикончит.

Когда наконец все уже вышло и я поняла, что осталась жива, монашка присыпала мне отверстие порошком из драконьей крови, а потом дала еще какое-то зловонное зелье, чтобы я уснула. Я спала так, словно вновь стала девушкой.

Ах, Аннина, ты не можешь представить себе это облегчение — проснуться и знать, что никакого ребенка больше нет! Мне еще не раз придется рожать — куда денешься! — и я, наверное, даже полюблю своих крошек-зловредов. Но сейчас еще слишком рано думать об этом, к тому же, право слово, было бы нечестно наградить Томассо чужим детенышем.

С каких это пор я стала печься о собственной честности? Не будь слишком скора на упреки. Я разбираюсь, где добро, а где зло, нисколько не хуже, чем любая святоша в этом монастыре; просто к моему чувству справедливости все время примешивается практичность, нужная, чтобы жить в этом мире. И в отличие от святош я не утаиваю своих грехов.

Гендель написал мне, как я и ожидала. Он уже нашел всех исполнителей: заглавную сопрановую роль Агриппины отдал толстухе Маргарите Дурастанти; Клаудио споет бас Антонио Франческо Карли; два кастрата, Джулиано Альбертини и Валериано Пеллегрини, с которыми носятся как с богами, будут изображать Нарцисса и Нерона; контральтовой певице Франческе Марии Ванини-Боски придется облачиться в штаны для роли Оттона, а ее муж Беппе исполнит еще одну басовую партию — Палланта.

В письме Гендель уверяет, что не мог сразу отыскать Поппею, потому что ее спрятали в обители Сан Франческо делла Винья.

Моя свекровь и тут подсуетилась — по вполне понятной причине. Если я стану оперной звездой, то никто и не вспомнит пересудов насчет того, как ловко я подцепила ее сынка. И чем больше я прославлюсь, тем счастливее будет она сама — если отныне я буду вести себя пристойно. Хочешь верь, хочешь — нет, но она вытянула у меня такое обещание, пригрозив, что в следующий раз, когда я снова вздумаю дурачить ее, она отравит меня без малейшего колебания. И еще она, ни много ни мало, сказала, что я смогу завести себе чичисбея при условии, что он будет из знатной семьи и мы с ним будем вести себя благоразумно.