Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

– По-моему, замечательно, сэр.

Принесли заказанное блюдо, новый кувшин пива, и я решил, что самое время прекратить воображаемую беседу. Слишком долго разговаривая сам с собой, понимаешь, что сильно пьян – надо замедлить темп выпивки, занявшись куриной грудкой.

Приступая к еде, я вытащил из кармана спортивного пиджака книжку, выбранную для чтения за обедом, – томик рассказов Дэшила Хэммета с участием частного детектива, навсегда оставшегося безымянным «оперативником». Люблю Хэммета, мастера словесного портрета и драк, умевшего вдобавок прекрасно описывать галстуки. Никто не описывал галстуки поэтичнее Хэммета.

Выпив вместо десерта третий кувшин пива, я не сумел подобающим образом сосредоточиться на Хэммете и на его герое, став зато первоочередным кандидатом на операцию по исправлению дикции. Оплатил счет с чаевыми на тридцать процентов, частично компенсируя нехватку еврейских соплеменников в Шарон-Спрингс.

Уже нагрузившись, хотел еще выпить в баре. За стойкой прибавилось несколько пожилых фермеров – собратьев прежнего коллеги с красноречивой шеей, – несколько американцев мужского пола среднего возраста, с ярко выраженными генами, крепких лысоватых мужиков в очках, заказанных по оружейному каталогу, уважаемых и достойных людей, способных на любой мужской подвиг: во всем разобраться, застрелить оленя, рано встать поутру на работу, выпив плохого кофе. Кроме жены бармена, в баре была лишь одна женщина – усталая пятидесятилетняя блондинка, примостившаяся на подлокотнике кресла одного из джентльменов среднего возраста.

Я присоединился к собравшейся у стойки разношерстной компании, которая меня дружелюбно приветствовала. За выпивкой показалось, что я им понравился – должно быть, потому, что они мне понравились. Они мне и трезвому нравились, только я стеснялся им в этом признаться. Поэтому мы с жителями Шарон-Спрингс обменялись многочисленными любезностями.

– Зачем галстук носишь? – спросил кто-то из них.

– Чтоб рот вытирать, – объяснил я, задрал галстук, вытер широким жестом губы, что всех искренне позабавило. Очень милые, приветливые люди. Говорили в основном о бейсболе, в котором я крупный специалист, благодаря ежедневному изучению спортивных страниц, тогда как по телевизору шла игра, нуждавшаяся в комментариях.

Ну, я угостил всех выпивкой, все меня угостили. Радостно снова окунуться в мир после многомесячного заключения и одинокого угощения в монклерском убежище.

До конца пиршества досидели немногие; оставшиеся за стойкой умолкли, погруженные в размышления. Я переключил внимание на телевизор, где теперь показывали вольную борьбу. Давненько не смотрел, с детства, хоть знал, что она быстро становится популярной. Старался разобраться в происходящем, понять, чем вольная борьба привлекает людей, но смысл неистовых объятий на экране от меня ускользал. Может быть, дело вкуса.

– Вам нравится борьба? – спросил я сидевшего рядом джентльмена со столь же впечатляющим брюшком, как у бармена.

– По-моему, занятие глупое, – ответил он, – а моему сыну нравится. Я люблю настоящие игры вроде хоккея или футбола.

Я еще понаблюдал за вольной борьбой. Двое парней в бикини с выбритыми телами принимали разнообразные эротические позы. Неужели никто тут не чувствует греческий дух? Встал вопрос: почему я сегодня зациклился на гомосексуализме? Сначала заинтриговали и спровоцировали купальни, потом возникла идея снять фильм про геев, теперь в вольной борьбе проявляется гомосексуальный подтекст… Почему без конца поднимается вопрос о гомосексуализме? Пока нет ответа. Равно как и на еврейский вопрос.

Я спьяну сделал мысленную пометку: выяснить, почему мне так хочется разобраться в гомосексуальном и еврейском вопросах. Они встают в романе, над которым я буду работать в Колонии Роз. Сомнения разрешатся в произведении, в творческом процессе.

Наблюдая за вольной борьбой, я думал, по-прежнему занятый вопросом гомосексуализма, не считает ли американская психология наблюдение за обнимающимися на ринге мужчинами безопасным выражением чувственности подобного рода. У одного борца были грудные мышцы размером с обеденный поднос; в кульминационный момент хореографической битвы он придушил противника на собственной груди. Тому пришел театральный конец – вскоре он лежал на животе с заломленной назад ногой, готовый к доброй содомии. Матч кончился.

– По-моему, вольная борьба имеет сходство с порнографией, – сказал я пузатому джентльмену, отцу любителя данного вида спорта, не упомянув в связи с этим о греках. – Наверняка существует некая связующая формула. В обоих случаях люди с примечательным телосложением что-то изображают. То притворятся противниками, то тянутся друг к другу. Болельщики с той и с другой стороны преувеличенно это переживают, испытывая катарсис. Понимаете, что я имею в виду, сэр?

Джентльмен не отреагировал на мой тезис о связи вольной борьбы с порнографией, бармен крикнул:

– Последний заказ! – и я, жаждя добавить в свой организм пива, прекратил дискуссию о смысле симуляции объятий.

В два часа ночи слез с высокого табурета у стойки бара, и весь алкоголь, накопившийся в фольклорной деревянной ноге, бросился в голову. Вставая после многочасовой выпивки, всегда с неожиданным изумлением обнаруживаешь, что ты вдвое пьянее, чем думал. Поэтому лучше всего пить в постели, как я делал в Монклере. Никаких внезапных открытий.

Я поблагодарил бармена за приятный вечер и, спотыкаясь, поплелся из «Куриного насеста». Прочие посетители расходились к грузовикам и фургонам, растворяясь во тьме. Я пришел в сумерках – теперь по небу разливались черные чернила.

Направился к еще открытой заправочной станции через дорогу, чтобы купить бутылку воды в надежде хоть как-нибудь перебороть неизбежное завтрашнее похмелье, и, подходя, заметил телефонную будку, откуда сегодня звонил, вдруг пожелав кому-нибудь звякнуть. Знаете, пьяного одолевает сентиментальность, больше всего на свете жаждешь поговорить с кем-нибудь по телефону, сказать: «Я люблю тебя».

К сожалению, позвонить было некому – разумеется, не тете Флоренс в таких обстоятельствах, – однако в момент алкогольной гениальности вспомнилась телефонная книга с призывами.

Рядом с записанным мной телефоном Колонии Роз – кажется, я его зачеркнул, чтобы кто-нибудь не позвонил по ошибке в надежде на противоправную встречу, – находилось привлекшее раньше внимание и ошеломившее сообщение: записка Дебби, оповещавшей о собственных предпочтениях. Глупо с моей стороны прятать в кустах голову, прыгать вокруг да около на кошачьих лапках, стоять в выжидающей стойке, поэтому, если вы позабыли, напомню: «Люблю, когда мою киску целуют, звонить Дебби, 222-4480». Повторяю – меня взволновало упоминание о поцелуях.