Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

Поэтому мне надо бы знать Фрейда вдоль и поперек. Как каждому писателю. А я вместо того располагаю поверхностными сведениями о его теориях, почерпнутыми из общекультурных источников – интеллектуального эквивалента игры в «глухой телефон». То же самое с Юнгом и с Дарвином. Особенно с Дарвином. Я не прочел ни единого написанного им слова – тогда как у меня имелось издание «Толкования сновидений» Фрейда в бумажной обложке; однажды я пытался прочесть первый абзац, – тем не менее пользуюсь дарвинистскими интерпретациями, обогащая собственное мировоззрение. Ничего удивительного, что вечно путаю. Все основано на слухах, инсинуациях, невнятной болтовне! С одной из мировых религий, буддизмом, знаком по чайным этикеткам. Впрочем, надо сказать, что благодаря пачкам чая я лучше понимаю буддизм, чем Фрейда, Юнга или Дарвина. Хорошо бы, чтоб на этикетках излагались теории этих джентльменов.

Только что сказав то, что только что сказал, я в страшном замешательстве понял, что, может быть, долгие годы читал вовсе не о буддизме. Невозможно поверить в собственную глупость. Наверно, это должен быть индуизм. Об индуизме не так часто слышишь, поэтому я, видимо выпивая весь тот самый чай, принимал его за буддизм. Но ведь на чайных пачках часто изображаются позы йоги, а в Китае нет йогов. Йоги в Индии, а по-моему, индийская религия называется индуизмом. Я абсолютно уверен, что буддизм возник в Китае, как многое другое, хотя Будда не похож на китайца. Конфуций похож на китайца. Но что с ним случилось? Когда он оттуда вошел в моду по всему миру? И как насчет корейцев? Какая у них вера? О них очень мало известно, возможно, поэтому мы напали на них в 50-х годах – из страха перед неизвестностью.

В общем, должен признать: я показал себя еще более безнадежным идиотом, чем считал раньше. Худший тип идиота – думаю, будто все знаю, а на самом деле ничего не знаю. Глуп в таком колоссальном масштабе, что должен иметь отрицательный коэффициент интеллекта. Один мой приятель в Принстоне напился, уронил среди ночи огромный том Оксфордского словаря, а утром обнаружил, что убил любимого котенка. Вот как меня следует приговорить к смерти: сбросить на голову Оксфордский словарь или Британскую энциклопедию.

Тем не менее мне стало чуточку легче. По крайней мере, я попытался о чем-то подумать. Это заслуживает определенного уважения

.

Дживс вернулся к библиотечному столу около полудня, я к тому времени более или менее проглотил «Психопатию» и родил идею нового романа, которой хотел с ним поделиться.

– Знаете, чем интересна книга Крафт-Эбинга, Дживс?

– Нет, сэр.

– Она заканчивается на истории болезни 238. Мне нравится тот факт, что они пронумерованы. Разве не замечательное название для книги «История болезни 239»? Я бы написал ее так, будто история болезни 239 давным-давно утеряна, вроде свитков Мертвого моря, [61]а именно в ней неким образом решается проблема всеобщего человеческого помешательства на сексе. Знаете, мы смеемся над плодовитостью кроликов, но ведь людей много больше, чем кроликов.

– Совершенно верно, сэр.

– Я напишу великую философскую книгу, замаскированную под историю болезни. Примерно как сделал бы Джордж Бернард Шоу или Томас Манн – нереальные персонажи олицетворяют всякие вещи, философские позиции. В данном случае это будут и сексуальные позиции. Книга станет неким сочетанием Камасутры и «Волшебной горы». Можно также превратить ее в мюзикл, как «Пигмалион» превратился в «Мою прекрасную леди». Пациент – простой, рядовой обыватель. Обозначу его одной буквой О. Постараюсь писать в стиле Крафт-Эбинга… или в квазиавтобиографическом. Могу описать свою историю болезни, поведав о том, как чрезмерное увлечение чтением Крафт-Эбинга в подростковом возрасте привело к отклонениям в сексуальном поведении, в результате чего я впоследствии сделал фетиш из носа. Что-нибудь в таком роде. Тогда все замыкается в круг – чтение книги об извращениях есть само по себе извращение, что приводит к вторичному извращению. Хорошо, когда в литературе все замыкается в круг. Возникает впечатление глубины.

– Понимаю, сэр.

– Напишу ее в виде письма Крафт-Эбингу. Некоторые истории болезни, приведенные в его книге, просто описаны в письмах, которые он получал от людей, рассказывавших о своем аномальном поведении и обращавшихся к нему за помощью. А мое письмо придет слишком поздно, потому что он давно умер, и я буду его писать, зная, что не получу ни ответа, ни помощи.

– Замечательно, сэр.

– Закончив «Ходока», быстренько накатаю сценарий «Гомосексуалисты идут!», потом примусь за «Историю болезни 239». Очень приятно думать о будущих планах. Внушает надежды.

– Абсолютно согласен, сэр.

– Впрочем, возможно, романа не будет. И мюзикла. Может быть, будет только название. Так часто бывает. В таком случае не все потеряно. Можно сделать так, что рассказчик в «Ходоке» мысленно представляет себя пациентом с историей болезни 239, в шутку сам себя терзая… Конечно, рассказчик основан на мне в годы жизни с Чарльзом, а мысль об истории болезни 239 только сейчас пришла в голову, но ведь в литературе можно позволить себе вольность… Крафт-Эбинг будет очень кстати, так как я в «Ходоке» выступаю в обличье полоумного, не заслуживающего доверия рассказчика, а такой тип рассказчика самый лучший, Дживс. Позволяет пренебречь всякими вещами, в том числе проверкой фактов. Впрочем, он не совсем не заслуживает доверия. Пунктуален и не забывает выражать благодарность.

– Достойные качества, сэр.

– Давайте вернемся в Колонию Роз, Дживс. На сегодня хватит научных изысканий. Пожалуй, искупаюсь в бассейне. Холодная вода пойдет на пользу носу. Днем я буду усердно трудиться. В награду за ужином увижу Аву.

– Весьма разумный план, сэр.

– Я тоже так думаю, Дживс.

Выходя из библиотеки, я зашел в туалет, прочел над писсуаром граффити: «Свободу периодической прессе!» Меня потряс пламенный призыв, и, покинув уборную, я сообщил о прочитанном Дживсу.

– Очень интересно, сэр, – сказал Дживс.

– В Саратоге имеются потайные глубины, – сказал я по пути из библиотеки к «капрису». – Имеются подрывные элементы. Такие граффити сильнее любой настоящей брошюры. Надо подумать, не пожить ли нам здесь после окончания срока в колонии.

– Перспективное замечание, сэр.

– Нам подходит любой город, поощряющий подобный образ мысли.

– Очень хорошо, сэр.

Боги не любят надолго оставлять мои нервы в покое, не скрученными в тугой клубок. Почему – не знаю. Подарили несколько безмятежных мгновений в библиотеке, но примерно четыре часа назад Бобьен вселила в меня отчаянную потребность в инсулине, поэтому я был более чем готов к очередному несчастью, которое на этот раз грянуло в виде записки. Я поставил «каприс» на стоянку, Дживс пошел в лес прогуляться на свежем воздухе, я проплыл через черную комнату в решительном намерении добраться до своей спальни, надеть плавки, окунуться в бассейн, когда взгляд мой случайно упал на стол для корреспонденции, где лежал простой конверт, адресованный на мое имя, ожидая, когда я его заберу.