Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

Она улыбнулась, позволяя поцеловать в нос. Я провел губами по косточке вверх, вниз, увенчал дело легким нежным поцелуем, попробовал поцеловать крепче, но не смог забрать в рот целиком. Было приятно целовать взасос. Совсем другое ощущение, чем от сосков. Словно впитываешь ее сущность. Насытившись, я оторвался от носа.

– Ты извращенец, – рассмеялась она. И половины не знала – в половой истории человечества был лишь один другой носовой фетишист. Ну, в зафиксированной половой истории человечества. Наверняка имеются незарегистрированные случаи, хотя, определенно, не частые.

Впрочем, не хотелось, чтобы она считала меня абсолютно свихнувшимся, поэтому я снова вернулся к губам, забирал в рот по очереди. Она перекатилась на меня. Я держал одну ладонь на ягодицах, другую на груди.

Она сунула руку в боксерские трусы. Я, следуя подсказке, сунул руку ей между ног. Волосы там были мягкие.

Трусы с меня были сдернуты. Она держала меня в руке. Я снова взял в рот сосок, засосал. Она застонала. Ей нравилось быть кормилицей. Она стиснула меня в кулаке. Я был мужчиной. Был младенцем. Был мужчиной. Был младенцем.

Никак не мог насытиться грудью. Чувствовал себя возбужденным ленточным червем. Слишком голодным. Слишком взволнованным. Откинулся на подушки, поцеловал ее. Руку по-прежнему держал внизу, но больше ничего особенного не делал, просто грел ее, как над печкой. Хотел быть джентльменом. Снова присосался к носу, очутившись в Германии девятнадцатого века, осуществив мечту. Я делал это в честь X., бедняги. Надеюсь, он видел с небес.

– Что это за заморочка с поцелуями в нос? – спросила она.

– У тебя прекрасный нос, – сказал я.

– Спасибо, – тихо проговорила она.

Я понял, что прекрасный в моих глазах нос всю жизнь был для нее источником насмешек.

Она подстрекала меня, поэтому я ввел внутрь палец, медленно и почтительно, как еврей входит в храм. А ее рука ласкала меня. Мы наслаждали друг друга. Я вытащил скользкий палец, нежно пощекотал бугорок. Ей понравилось, она застонала в экстазе.

Потом мы сделали перерыв. Первый безумный порыв угас. Надо было разглядеть друг друга, узнать друг друга. Поэтому мы просто лежали. Бок о бок. Она разжала кулак, взглянула. Света было достаточно, чтобы увидеть.

– Ты у меня первый белый парень за много лет, – сказала она.

Неожиданное заявление. Что на это сказать? Я пошел самым простым путем:

– За сколько?

– Как минимум за пять… До тридцати лет встречалась только с африканцами. Уже полгода вообще ни с кем не спала. Надо было ненадолго остановиться.

– Тебе тридцать пять?

– А ты думал больше?

– Нет, конечно. Ты выглядишь на двадцать пять.

И действительно. Она улыбнулась.

– А тебе сколько?

– Тридцать… Не хочу показаться невежливым, но почему ты встречалась только с африканцами? Вы что, в Африке жили?

– Нет, – рассмеялась она. – Я живу в Бруклине. В Африке была три раза, чаще всего в Нигерии… В Нью-Йорке занимаюсь африканскими танцами. Вся моя жизнь в танцклассе. Больше я фактически ничего и не делала. Занимаюсь искусством. Преподаю. Но в основном танцую. Такова моя жизнь. Помогает сохранить здравомыслие.

– Где ты преподаешь?

– В Пратте.

– Я слышал о Пратте… Преподаешь изобразительное искусство?

– Да, скульптуру.

Я с ней обходился тактично, а теперь быстро метнул мяч:

– Почему ты ни с кем не встречалась полгода?

Она его приняла не хуже Микки Мэнтла, [77]не моргнув даже глазом.

– Это стало уже чересчур. Все всех знают в этом мире. В африканском сообществе. Мне с ними нравилось. Не надо назначать свиданий. Они к тебе приходят, ты знаешь, чего им надо. Никто не мямлит, не бормочет. Мне нравится. Потом влюбилась в одного парня, Чоли… А у него жена в Нигерии. Они из племени йоруба. Их культура не допускает развода. Поэтому после него я собрала целый табун. Отловила каждого африканца в городе. Но это опасно для здоровья. И я все равно любила Чоли… Поэтому прошлась по всему табуну, пока вообще никого не осталось. Хорошо было… Поговорила с психотерапевтом по телефону. Он посоветовал взять перерыв. Дико, но я нашла его номер на задней обложке журнала «Атне». Он сказал, что из-за низкой самооценки я думаю, будто со мной может быть только бедный африканец. Сказал, что я подсознательная расистка.

– Не знаю, позволительно ли психотерапевту называть пациентку расисткой.

– Он имел в виду, что я не считаю себя достойной белого парня или считаю, что белый меня не полюбит, поэтому обращаюсь к низшему классу, а для него это расизм… Не знаю, может, он прав. Я больше ему не звонила. Но правда, сознательно никогда не считала их низшими. Все это очень сложно… Во многом дело в сексе. Мне их члены нравятся. Не знаю, расизм это или нет. Большой всегда лучше. А у черных большие. Просто так уж вышло. Хотя мне нравится тело, кожа. Они жутко приятно пахнут. Умасливаются, как тюлени. И мужчины, и женщины. Не пойму, почему белые так не делают. Надо втирать в кожу средства, их кругом миллионы… Их кожа как пища. – Она задумалась. – Иногда попадается черный и с маленьким. Хотя редко. У одного парня был маленький, он страшно переживал из-за этого. Когда ты черный, да еще с маленьким, это уж настоящая катастрофа.

В свете сложившихся обстоятельств это была не самая обнадеживающая тема для разговора. Я фактически поник в ее кулаке – нечто среднее между увядающим цветком и сложившимся аккордеоном, который нищий менестрель укладывает на ночь в футляр. Чувствовал себя обезумевшим и растерянным. А несколько мгновений назад был так счастлив! Кроме того, я слышал о порнографическом журнале «Атне», но никогда фактически не видел – кто бы мог догадаться, что на его задней обложке можно найти телефон психотерапевта. Все это сильно меня озадачивало.

– Только мне не всегда нужен большой, – продолжала она. Неужели меня имеет в виду? – До африканского периода я любила мексиканца. Ему было всего девятнадцать, а мне двадцать девять. Он был очень красивый, с длинными черными волосами до задницы. На него все глазели, и я ревновала. У него был маленький член, а я все равно его любила. А до него был японец, меньше не бывает, но я по нему с ума сходила.

Я подумывал о самоубийстве. Обычно подобные мысли приходят ко мне в одиночестве, крайне редко посещая в присутствии других людей. Но после обсуждения чужих пенисов, возможного намека на причисление меня к компании мексиканского и японского любовников-недомерков ничего практически не оставалось ни в психологическом, ни в физическом плане. Цветок-аккордеон, который она по-прежнему держала в руке, практически ушел в себя. Мой пупок и то длиннее.

– А я как сюда вписываюсь? – прошептал я. Рухнувшее эго судорожно глотало воздух.