Сергей Красильников - Сучья кровь

— Беги, — торопливо объясняла она. — Беги и сожги. Бумагами растопишь, всё остальное жги. Потом закопай.

— Это же… Искусство ваше. Триповое…

— Ты что, дебил? Не видишь, куда мы пришли?! — она указала на валявшегося на полу Ксена. Лужа крови медленно смешивалась с лужей вытекшей из холодильника воды. — Беги и сожги всё, и чтоб тебя никто не видел!

— Искусство… — тупо повторил Женя. Он всё никак не мог осознать того, что происходит, даже после прожжённой запёкшейся ранки на ноге. Ксен, голова, нож. Ксен, голова, нож.

Ксен.

Голова Ксена.

Нож в голове Ксена.

Искусство.

А потом — какие-то кварталы, поезд, лес, бег, тяжёлая мерзкая слюна во рту. Тяжесть. В груди тяжесть, в глотке, в глазах. Слёзы.

— Тебя тут не было. Ты тут не ночевал, — слова Наташи в голове.

— А где я ночевал?

— А где ты обычно ночуешь?

— В автобусе… У меня нету, где… Нету дома…

— Ну б…дь, где ты работаешь?

— Я кошельки в автобусе краду у людей…

— Хоть родители, Женя! У тебя родители ведь есть?

— Я сукин сын… Сукин сын…

— Беги, б…дь! Беги!

— Я…

— Беги!

Костёр из искусства. Жечь улики. Трава дала характерный запах, и Женя подкинул ещё бумаги, ещё, чтобы догорело побыстрее. Потом закопал всё, как говорила Наташа.

Ничего не доказали. Ничего не нашли. Да, дом погромлен. Ну так пили много. Ночью дома была Наташа и Артур. У Артура депрессия была, по её показаниям. Он сам. Сам воткнул себе нож в голову. Медики подтвердили: да, технически мог. Экспертиза подтвердила: да, отпечатки на ноже только его. Приехал отец из-за границы и всё время молчал. Только на суде, когда его о чём-то спросили, он сказал:

— Я всегда его любил.

Квартиру продали. Наташа сняла себе комнату. Гитару Ксенову и басуху отец куда-то забрал. Руту бабушке в деревню отвезли. А больше ничего-то и не осталось.

Ничего.

— Я понял, как делать искусство, — через пару месяцев после этого сказал Женя Наташе. У него перед глазами всё стояла кровь Ксена, смешавшаяся с талой водой. — Надо совместить интересное и неприятное.

— Выйдет скучное.

— Не выйдет. Смотри вот: что у тебя неприятное есть?

— Кастрюля супа старого пойдёт?

— Неси её сюда.

Наташа ушла на кухню, и послышалось ворчание бабульки, у которой она снимала комнату. Старушка эта была на редкость озлобленной и напоминала Жене бабку из университета. Он даже предполагал, что они родные сёстры.

В поисках интересного по комнате Женя наткнулся на кубик-рубик, собранный на двух гранях. На остальных царил цветовой хаос. Потом кубик бросили в суп, сфотографировали, и понеслась. Что бы там ни говорил Витя, а это уже было искусство — не тупые пейзажики и урбанистические виды, не лица подростков, с тяжестью в глазах смакующих сигареты, не лужи, не цветы, не звери, не пиво в кружке.

— У тебя есть старые игрушки? — спрашивал у Наташи Женя.

— Мишка.

— Хорошо. Приезжай на конечку шестого автобуса. Бери мишку. Будем совмещать интересное с неприятным.

И они прибивали мишку гвоздями на крест, втыкали крест в кучу мусора и фотографировали. Наташа привязывала между деревьями верёвку, а Женя рыл на берегу пруда червей, и потом они вместе вешали их на прищепки, и опять — фотографировали.

Не сказать, чтобы Ксен был забыт. Напротив, оба помнили про него отчётливо, хорошо. Иногда ходили туда, где он лежал. И старались — рвали из себя что-то наружу, как будто пытаясь отомстить за него. Делали. Не говорили, как обычно, а делали. В старых вещах Наташи обнаружилась масса всего интересного, в окружающем мире — масса неприятного. Объединившись между собой, Наташа и Женя объединяли интересное и неприятное на снимках. Дружба?.. Да, наверное, между ними появилась сильная, страшная, чудовищная дружба. Храм на костях. На мощах святых.

— Ты бы хотел переспать со мной? — спросила как-то Наташа.

— Нет, — после некоторого раздумья с тяжёлым лицом ответил Женя. — Ни за что.

— Да я стебусь. Я просто вчера вибратор купила.

Положили вибратор у какой-то лесной норы, направленным вовнутрь; сфоткали. Посмеялись. Фрейда обсудили.

Это была быстрая, жестокая жизнь — между ними двумя.

И, что странно, за Женины снимки начали платить.

Даже Витя признал.

— Чёрт с тобой, — сказал он, держа в руках Женины деньги. — Как-то ты всё же попал. Угадал законы. Интуиция у тебя хорошая. И талант, стало быть — есть.

— У меня сегодня первое представление, — сказал он и затянулся сигарой. — Придёшь?

— Во сколько?

— В семь. Чехова, «Иванов».

— Приду. Обязательно приду.

Витя всё же доучился. Закончил университет. Получил диплом. Пока что — как актёр. Сразу же поступил на режиссёра. Устроился в театр сразу после выпускного, всё лето репетировал. И вот, выступает!

— А кого играешь?

— Доктора молодого играю, — похвалился Витя. — Доверили.

— Оправдаешь доверие?

— Ну, это посложней, чем «Избиение червей» будет. Но постараюсь. Роль вызубрил уже наизусть, от зубов. Это главное — роль знать. Как Энтони Хопкинс. Он знал роль — и потому мог играть. Потому мог импровизировать немножко. Такие мелкие, странные штучки — например, лектор никогда не моргает. Этого не было в сценарии, это его задумка. Такая вроде бы малюсенькая деталь, а какой эффект!

— В общем, ты рассчитываешь стать знаменитым…

Витя засмеялся.

— Этого я пока не обещаю. Но вот с «избиением червей» я завязываю — точно.

Это было около трёх лет назад, здесь же, на кухне.

— Избить человека хочется. Побить, чтобы и ему легче стало, и мне. Вот тебе, Женя, разве не хочется? — спрашивал Витя, потягивая трубку. Так всё это и началось.

— Хочется, — сознался Женя. Тогда ещё патлатый, в косухе, не Женя, а металлист ЖЭК. — Только не избить, а убить. Ну, то есть, избить до смерти. Такая ненависть к людям иногда берёт, что кажется, если кого-нибудь не убьёшь, то сам удавишься однозначно. Завалить его на землю и бить, бить, ударять со всей дури каким-нибудь тяжёлым предметом, пока это кровавое мессиво шевелиться не перестанет.

— Да нет, не так! Не как Раскольников. Просто побить, побить человека, в назидание ему.

— А я бы — до смерти избить хотел.

— Уй, злой ты. Молодой и злой. Ну ничего, пройдёт скоро.

Женя никогда так никого и не ударил. А Витя уже два с лишним года назад, окровавленный, валялся в кресле на кухне и корчился от боли. Гопники попались с огнестрельным.

— У меня есть медик знакомый. Сейчас вызвоню, — быстро сказал Женя.

Медик грубо выматерился, вколол морфина, а потом достал пулю. Это было страшно, дрожали руки, и казалось — чёрт подери, чёрт подери, по грани человек прошёлся.

— По грани, — сказал медик, — ты прошёлся. Ещё три-четыре сантиметра вниз, а там подключичная вена и артерия. Ты не то что до дома, ты бы и метра не прошёл. Завтра мазь привезу и перевязку сделаю. Недели две из дома не выходи. И по дому особо не ходи. Лежи лучше.