Елена Нестерина - Официантка

— Он должен умереть не тут же? — наконец произнес Миша.

— Да.

Миша вновь замолчал.

— Это можно положить в еду?

— Конечно, лучше всего в еду, — ответила Марина. Она волновалась, но, как могла, не показывала этого. — Даже нужно, чтоб в еду.

— Есть одно замечательное средство. Им пользовались когда-то при дворе китайских императоров, когда была необходимость устранить того, кто был там неугоден. Вещь очень простая, но безотказная. Не знаю, почему это ещё не нашло широкого применения.

— Вы шутите? — Марина внимательно посмотрела на Мишу.

— Да что ж мне шутить?

— Я слушаю очень внимательно.

— Это такие дрожжи, — негромко произнес Миша. — Вкуса они никакого не имеют, в сухом виде просто светло-коричневый порошок. Попадая в организм, они начинают свою деятельность: разбухают, и в результате этого через пять-шесть часов у человека наступает смерть от кишечной непроходимости.

— Что покажет вскрытие?

— Вскрытие кроме этого ничего лишнего не покажет. Как будто человек просто объелся, и организм его с большим количеством пищи не справился. Спайки в кишечнике происходят, и ничего оттуда ни туда, ни сюда не проходит, словно как затыкается все. До больницы можно, конечно, успеть довезти, но процесс происходит так быстро, и организм с такой скоростью выбрасывает в кровь гнилостные вещества, что человек сначала вроде ничего опасного и не чувствует, а потом резко раз — и все.

— врачи?

— Что «врачи»? Дрожжи вызовут такую быструю работу пищеварительной и всех остальных систем, что может показаться, будто все это шло в теле умершего долгое время. В любом случае, если в кровь попадут продукты распада, к чему дрожжи и подтолкнут, человек умрет так или иначе. А от кишечной непроходимости многие умирают, например пожилые люди, гомосексуалисты, наркоманы, женщины с разными проблемами…

— Верю, верю! — Марина искренне радовалась. — Да, отлично, мне это надо. Говорите, Миша, сколько вы мне можете дать и сколько я должна заплатить. Не стесняйтесь.

— Я продаю свою безопасность и имя.

— Понимаю. Мне нужно порции две, ну, полторы.

— Полторы почему?

— Потренироваться.

— На себе?

— Что вы! — удивилась Марина. — Я попробую создать себе лабораторные условия, найду подопытных животных. Я же имею право производить испытания препарата на животных?

— Это, безусловно, ваше полное право.

— Так когда же?

Миша попросил неделю времени и деньги наличными. Когда же наконец Марина вновь встретилась с ним, он передал ей баночку желто-коричневого порошка.

— Пересчитайте. — Марина протянула ему толстую пачку долларов и внимательно присмотрелась к баночке.

— Нормальная доза — столовая ложка с горкой, — убрав деньги в портфель, сказал Миша.

— Много. Я думала, что яда надо капельку всего, — удивилась Марина.

— Это не яд, это, в принципе, живой организм, — ответил Миша. — Только когда вы все насыплете в еду, лучше, если это будет такое блюдо, которое не требует тепловой обработки, все, что окажется лишним, развейте по ветру где-нибудь в нейтральном месте. Только ни в коем случае в канализацию не спускайте.

— Понимаю, — усмехнулась Марина, — иначе в канализации получится «вечный хлеб». Попрет выше крыши.

Миша тоже засмеялся.

— Вы что? — удивилась Марина.

— Не знал, что бывают такие начитанные ресторанные работники, ответил ей Миша.

— Бывают, — вздохнула Марина. — Только проблемы у них очень уж тяжелые. Что по-другому вот никак нельзя.

— Неужели совсем такой подлец? Что никаких других средств нет? А пожизненный понос ему не подошел бы?

— Не тянет то, что он сделал, на понос. — Марина уже не смеялась.

— То бы можно было устроить что-то вроде холеры, — сказал Миша. — Хотя нет, это опасно. Санэпидстанция сразу приедет, будут источник его заболевания искать. Проблемы.

— Вот-вот! — согласилась Марина. — Недостоин он даже холеры. Пусть травится. Я сама очень боюсь и не представляю, как я это все смогу сделать. Но надо. Гадость он редкая. Девочка из-за него умерла, с жизнью покончила, мучилась долго. И ещё один человек из-за него в таких неприятностях…. Да и я… А, никаким поносом он не отделается.

— Что ж, вам виднее, — пожал плечами Миша. — Тогда действуйте.

— Спасибо. Я вам верю, Миша.

Тяжелое время наступило для Марины. Вестей от Николая почти не было, звонил он очень редко и сообщал лишь, что жив-здоров, но где он и что с его делами, Марина так и не знала. Сема тоже ничего вразумительного предложить ей не мог. Да и вообще Марина побаиваться его стала и переживала, как бы только хуже от его вмешательства не получилось.

Работа над её рестораном, который Марина назвала «Серебряное копытце», подходила к концу. Могло бы все это происходить в радости, но Марина, измученная неизвестностью и множественными своими проблемами, не могла особенно веселиться.

Хотя это не мешало ей создавать видимость радушной хозяйки, принимать в «Генерале Топтыгине» и Хана, и его напарников.

Как-то Хан, вусмерть пьяный, проспал на диване в «своей» комнате в ресторане всю ночь. Узнав об этом, Марина даже пожалела на миг, что вовремя не сообразила и не подсунула ему свое заветное средство, которое она конечно же попыталась испробовать. На заднем дворе «Генерала Топтыгина» была помойка, вокруг которой околачивалось всегда много собак, толстых, ленивых, не подпускавших к месту своей привольной кормежки никого из посторонних своих собратьев. Они держались стаей, где тоже существовали свои «паханы» и «шестерки». Собаки знали всех работников кухни, виляли хвостами при их появлении и даже лезли брататься. Добрые повара, посудомойки и уборщицы всячески обхаживали их, придумали псам клички, многие даже имели там своих любимцев.

Марина терпеть не могла беспородных собак. Они казались ей наглыми, хитрыми, как и люди, которые появились неизвестно откуда и норовили урвать себе от жизни как можно больше. Она, конечно, предполагала, что среди этих псов есть и вполне умненькие и хорошие, но все равно не нравились они Марине. Она считала, что от собаки определенной породы можно ждать и определенного набора качеств и только уж совсем придурочные экземпляры могли опозорить свою породу.

От этих уличных гавриков можно было ждать всего, что угодно. И Марину ничуть не умиляли их преданные глаза, которые многие находили «умными», не задабривало виляние хвостом и другие ужимки.

Особенно раздражало её, когда собаки вдруг начинали тупо гавкать одна за другой, а иногда поздним вечером пускались в вой. На этот противный собачий вой словно наматывались её нервы, Марине было плохо, страшно, она начинала метаться, пытаясь оказаться в таком месте, где этого воя не слышно. В эти минуты она хотела только одного: взять ружье и перестрелять их всех к чертям собачьим.