Уильям Сатклифф - Дурное влияние

Я поднимаю велик и взваливаю раму на плечо. Переднее колесо хоть как-то защищает от летящих желудей.

— В атаааааааааааккккууууууууууу! — кричу я и взбегаю по ступенькам так быстро, как только могу.

Олли делает то же самое. Желуди осыпают нас настоящим градом, но вдруг обстрел прекращается. Поднимаю глаза. Карл исчез.

Наверху мы снова седлаем велосипеды и проносимся через мост, что занимает у нас не больше пяти секунд. Рельсов с моста не видно, так как по обе стороны тянутся высокие стенки, что, на мой взгляд, неправильно. Обычно на середине мы останавливаемся и начинаем подпрыгивать, так как если одновременно подпрыгивать на мосту вдвоем, то его можно хорошенько раскачать, но сейчас нам не до того.

Когда мы добираемся до противоположного конца, Карл уже в седле, балансирует на середине лестницы, голова повернута назад. Будь у нас сейчас хоть немного желудей, мы могли бы запросто его обстрелять, но вместо того, чтобы запастись боеприпасами, мы сдуру выбросили все еще там, внизу.

— Секите, — говорит он.

И отпускает тормоз. В следующую секунду он уже грохочет вниз по лестнице. С середины. Совсем шизанутый! Ведь внизу один сплошной бетон. Нам с Олли даже в голову не приходило съехать на велике по ступенькам моста. Нужно быть совсем без башни, чтобы додуматься до такого. И вот теперь Карл делает это прямо на наших глазах.

Его велосипед подскакивает вверх-вниз как припадочный, и чем ближе земля, тем быстрее вертятся колеса, как-то неестественно переваливаясь взад-вперед, а затем, когда до земли остается всего несколько ступенек, переднее колесо вдруг заносит влево, заднее подбрасывает вверх, Карл перелетает через руль и шлепается лицом о бетонную площадку, а велосипед с грохотом обрушивается на него сверху.

Это должно быть смешно, но нам не до смеха. Карл лежит ничком, без движения, и никто даже не улыбается.

Мы с Олли бросаем велики и кубарем несемся вниз. Когда мы добираемся до земли, Карл уже на ногах. Он разглядывает свои ладони, все исцарапанные и черные. Из кровоточащих порезов торчат мелкие камешки. А прямо над ухом — красный сгусток.

— Там на ступеньке был камень. Я налетел на камень.

Мы с Олли молча киваем.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да.

Голос злой, типа не лезь не в свое дело.

Мы смотрим, как он отряхивает руки и пробует пальцем рану на голове. Я поднимаю его велик и проверяю колеса. Восьмерок нет. Переднее, правда, слегка поскрипывает, но никаких серьезных повреждений вроде не видно. Он отбирает у меня велосипед и проверяет колесо сам.

Карл возится с великом целую вечность, а мы просто стоим и смотрим.

— На черта вы велики там оставили?

Вопрос звучит так, будто это не он, а мы сделали что-то не то. Причем так убедительно, что начинаешь верить сам.

Ничего не отвечая, мы с Олли взбираемся обратно по лестнице. Всю дорогу мы молчим и продолжаем молчать даже тогда, когда оказываемся так высоко, что Карл нас все равно не услышит.

А потом медленно спускаемся с великами вниз. Когда мы добираемся до бетонной площадки, Карл уже снова в седле.

— За мной, — говорит он и жмет на педали.

Не думаю, что кому-то из нас на самом деле хочется следовать за ним, но не сделать этого мы не можем. Странно, что он не едет домой, но мы по-прежнему помалкиваем.

Карл ведет нас вниз по Фрэнсис-роуд, в объезд муниципалок, где я никогда раньше не был, под железнодорожный мост и дальше по свалке, виляя между огромными контейнерами, а потом еще пару раз сквозь парк. Он больше не показывает трюков, но все равно это погоня, и нам по-настоящему весело. Удивительно, он едва переехал сюда, но уже знает места, где я никогда еще не был. А может, он просто едет наугад, куда глаза глядят, и считает, что никто его не остановит. И это круто. Не так круто, как когда он свалился, но все равно круто.

Время ужина, и мы перед домом Олли. Обычно в таких случаях я иду вместе с ним, но сегодня здесь Карл, и я не спешу за Олли. Мы прощаемся, и Карл спрашивает, будем ли мы на том же месте завтра.

Мы с Олли переглядываемся, и Олли отвечает «да», хотя я таращил глаза, подавая ему совсем другие знаки.

Я еду домой с Карлом. Сперва мы останавливаемся перед его домом, а затем я кручу педали к себе. Мама спрашивает, с кем я гулял, и я отвечаю, что с Олли.

Завтрак едва заканчивается, как я срываюсь к Олли. Дверь открывает его мама. Вот от кого у Олли «рыжиковые» гены. Гены — это такие крошечные частички тебя, которые ты получил от своих родителей, и, по словам ученых, это практически весь ты, целиком, так что если родители начнут тебя за что-нибудь ругать, можно списать все на гены и переложить вину на них же самих.

На маме Олли рыжий смотрится красиво. С женщинами вообще все по-другому. Когда мой папа с ней разговаривает, то становится красным и взмокшим, словно пытается починить розетку или настроить видик.

— Его нет.

Мама Олли никогда не говорит «здрасьте» или «до свиданья», зато иногда может вынести тарелку с печеньем. Отца Олли я немного побаиваюсь, к тому же он все время молчит. Когда дверь открывает он (правда, такое случается крайне редко), то всегда кажется, будто он недоволен моим появлением, но, с другой стороны, он вечно чем-нибудь недоволен, так что я здесь, скорее всего, ни при чем.

— А где он?

— Не знаю. За ним зашел какой-то мальчик. Я его раньше не видела. И они вместе уехали на велосипедах.

Внезапно мое сердце начинает колотиться так сильно, что я натурально слышу его биение. Словно мне только что вмазали в челюсть. Я разворачиваюсь, чтобы ехать в парк, но калитка у Олли такая, что с великом между ног открыть ее не так-то просто. Пока я пытаюсь протиснуться в щель, мама Олли говорит:

— Ну, пока.

Она улыбается, словно происходит что-то очень смешное, чего я не понимаю. Типичный случай: «пока» она говорит только тогда, когда совершенно не имеет этого в виду.

— Пока.

Я стараюсь придать голосу естественность, но она уже закрыла дверь.

Я жму изо всех сил, как на велогонках, и даже не обращаю внимания на жжение в ногах, которое дает о себе знать еще до того, как я преодолеваю половину пути, но, едва въехав в парк, резко даю по тормозам. Я вижу их издалека. Они на треке, на великах, в том самом углу, где обычно тусуемся мы с Олли, где можно сидеть, поставив обе ноги на педали, и держать равновесие, прислонившись к столбам ограды. Глядя на них, можно подумать, что эта парочка знакома уже сто лет.

Мне тут же хочется развернуться и рвануть обратно домой.

Так и надо было сделать. Выждать, пока Олли приползет первым. Показать ему, как подло он поступил. Но оставить их вдвоем я тоже не могу. Не могу проторчать целый день в одиночку, зная, что они сейчас вместе и чем-то там занимаются без меня. Я должен подъехать к ним, хотя меня и тошнит от одной лишь мысли, что придется встревать в разговор со своим «привет», как будто новенький в их компании — я.