Уильям Сатклифф - Дурное влияние

Запоминать, где мы оставили машину, моя святая обязанность, и я стараюсь зафиксировать место в мозгу, мысленно его фотографируя. На стоящие рядом машины полагаться нельзя, поскольку к моменту нашего возвращения они уже могут уехать, но я все же стараюсь их запомнить. Просто мне всегда интересно, окажутся ли они на месте, когда мы выйдем из магазина. Возможно, «интересно» — слово не совсем подходящее, но знать почему-то хочется.

Рядом с нами красный «мерседес», и я сам с собой заключаю пари, что он не уедет до нашего возвращения, поскольку у богатых денег больше, а значит, времени на покупки им тоже нужно больше.

Фасада у «Брент-Кросс» нет. А если и есть, то мы его просто ни разу не видели. Обычно мы пересекаем парковку, проходим по одному из булыжных тротуаров, которые сделаны специально для слепых, и упираемся в маленькую дверцу. Стоит ее открыть, и вы тут же оказываетесь посреди вешалок с оборчатыми платьями для пожилых женщин. В смысле, для настоящих старух. Мама на них даже не смотрит.

Наша первая остановка — отдел пуговиц в «Джоне Льюисе» [9] Магазины и отделы крупной одноименной компании, торгующей преимущественно женской одеждой и принадлежностями женского туалета. — Прим. перев. . Казалось бы, таких отделов не бывает, но они есть. Иногда просто диву даешься: все-все, что существует на свете, где-нибудь да продается.

Пуговицы навалены горками в маленьких плексигласовых коробочках — бери не хочу. Так и тянет запустить в них руку и долго перебирать пальцами, но самое удивительное — это можно запросто сделать! По жизни, чем больше тебе хочется чего-нибудь потрогать, тем строже тебе это запрещают. Но с пуговицами все иначе, и это хороший знак, поскольку я был на сто процентов уверен, что это будет самая тоскливая часть дня, но вот мы с нее начали, а мне уже весело.

Вещей, от которых получаешь настоящее удовольствие, на самом деле гораздо больше, чем ты готов признаться. Классический пример — запустить руку в кучу скользких, прохладных пуговиц и вволю там пошурудить. Ведь о таком никто никогда и никому не расскажет. Даже не знаю, с чего я вдруг признался вам в этом сейчас.

Есть такие магазины, куда заходят только женщины. И если ты не женщина, то чувствуешь себя настоящим шпионом. А поскольку я всего лишь мальчишка, они про меня забывают и я могу слушать все разговоры, которые они ведут, абсолютно уверенные, что их не слышит никто из мужчин. Большинство их разговоров — полная бессмыслица, но мне все равно нравится. Так прикольно, что женщины могут сделать тайну практически из всего. А еще прикольно то, как меняются у них голоса, когда они начинают сплетничать. Раньше мама брала меня с собой в примерочные, но теперь с этим покончено. А жаль.

Мама торчит в отделе одежды тыщу лет, но я совсем не против. Бывают дни, когда все надоедает очень быстро, но бывают и такие, когда ты счастлив лишь оттого, что просто наблюдаешь за людьми. Я устраиваю маленький шум: мол, она же обещала ничего не покупать из одежды, но делаю это лишь ради того, чтобы мама оценила, что я не поднимаю шума большого.

— Только папе не говори, — предупреждает мама у кассы. Наверное, маме кажется, что она набрала слишком много вещей. Хотя, если подумать, говорит она таким голосом, будто подмигивает, давая понять, что ничего такого в виду не имела. И добавляет: — Тут огромные скидки.

Я пожимаю плечами. Мама ласково ерошит мне волосы, и ее ладонь уютно устраивается у меня на загривке. Чаще всего я терпеть не могу, когда она меня трогает, но иногда вполне ничего. Как сегодня.

За столь хорошее поведение меня наверняка ожидает награда. Вот и час кофе с печеньем. Мы всегда называем его так, хотя я заказываю горячий шоколад с эклером, а мама — чай с круассаном. Даже не знаю почему. Просто мы так привыкли.

Следующий пункт по списку — новые ботинки для школы. С одной стороны, меня это пугает, а с другой — я весь в предвкушении. Когда еще увидишь, как взрослые преклоняют перед тобой колени, суетятся и беспрестанно спрашивают: ну как, удобно, не жмет? В отделе детской обуви мир словно перевернулся с ног на голову. Там дети — самые крутые эксперты, круче просто некуда, сидят себе и выдают информацию мелкими порциями, а взрослые ползают вокруг на четвереньках и сыплют вопросами.

Но особенно я обожаю заключительный этап, когда ты неторопливо идешь к двери и обратно, а мама с продавщицей молчат, затаив дыхание в ожидании приговора. И когда ты возвращаешься и выдаешь лишь неразборчивое «м-м-м», а они начинают заискивающе заглядывать тебе в глаза:

— Ну что? Как они? Жмут? Где? Спереди или с боков? Или слишком свободно? Или натирают?

А ты стоишь себе расслабленно и глубокомысленно мычишь — типа ты король и тебе не нравится то, что тебе принесли, но тебе вроде как влом объяснять почему.

Хотя тут есть и подвох. Ведь в итоге ты остаешься с новыми ботинками. А на свете нет ничего хуже новых ботинок. Надеть новые ботинки — это все равно что выйти на улицу с плакатом: «Я — полный придурок и зубрила». И как бы ты ни старался, минует как минимум недели две, прежде чем тебе удастся сносить их до нормального состояния.

Слава богу, когда я вижу этих двоих, новые ботинки благополучно покоятся в пакете, а сам я по-прежнему в старых.

Двое — это Олли и Карл. Они у фонтана, курят.

Я замечаю их издалека и застываю как вкопанный. Мама тоже останавливается, ловит мой взгляд и смотрит туда же. Я не верю своим глазам. Они вместе, и это как пинок под дых.

Моя первая мысль — убраться отсюда как можно скорее, пока меня не засекли. Только при возможности вести себя так, будто я не в курсе, что Олли с ним видится, я могу контролировать дальнейшие события. И поступать, как хочется мне. Но стоит Карлу сообразить, что мне все известно, — и ситуация полностью изменится. Мне придется пойти на принцип. То есть послать их на три буквы.

Я не собираюсь быть просто запчастью. И я не собираюсь навязываться этой парочке. Пусть даже я дам слабину — Карл ждет лишь подходящего момента, чтобы пинком под зад вышибить меня вон.

Нужно срочно убираться с глаз долой, но я не могу. Ноги как будто не мои. Стою как приклеенный, уставившись на них, слишком ошарашенный, или расстроенный, или испуганный, чтобы заставить тело повиноваться.

— Сейчас я с ним поговорю, — заявляет мама.

Моя голова дергается в ее сторону, а челюсть отпадает сама собой. Я настолько напуган ее словами, что придумать ответ не получается. Да я готов хоть каждый день до конца жизни носить новые ботинки, только бы мама не пошла сейчас к ним! Но я даже не успеваю открыть рот и выдать, что это будет самый худший из всех ее поступков по отношению ко мне, как она срывается с места и решительно устремляется к ним.