Клер Моуэт - Люди с далекого берега

— Да метлы, как всегда… Заходите, заходите… И вы, и хозяйка ваша, — пригласил он.

Мы открыли деревянную калитку и, наконец-то оторвавшись от своих спутников, поднялись по ступенькам. Старик занимался изготовлением древнейшего предмета домашнего обихода — метлы. Она состояла из грубо обструганной ручки метра в полтора, которая внизу расщеплялась на тоненькие, как папиросная бумага, стружки. Для того чтобы нарезать такие стружки, требовались умение и ловкость. Длинные стружки потом загибались вверх и связывались, образуя, таким образом, пышный пучок. На крыльце в углу уже стояла связка готовых метел. Старик поднялся, взял одну и подал ее нам, чтобы мы рассмотрели получше.

— Я их из березы делаю, что вверх по реке растет, — сказал он.

— Очень красиво получается, — похвалила я, осматривая его изделия.

— Да ты возьми себе, красавица, возьми, — предложил он.

— Ой, что вы…

— Бери, бери. В доме пригодится. Я этаких метелок тысячи штук настругаю. Рыбозаводу продаю.

— Рыбозаводу в Балине?

— Ну да, и на остров Джерси. По сорок пять центов за штуку. И вон те завтра пароходом отправятся.

Подумать только, есть еще кустари-одиночки, которые зарабатывают себе на жизнь таким вот древним ремеслом.

— А где вы научились метлы делать? — поинтересовался Фарли.

Вопрос, очевидно, поставил старика в тупик, об этом его еще никто не спрашивал.

— Дак ведь тут чуть ли не каждый-всякий их мастерит, — сказал он. Точно припомнить, когда и как он овладел этим мастерством, старик не мог. В его времена каждый сызмальства учился ножом орудовать, деревья валить и воду возить. — Так вот, шкипер, звать меня Чесли Грин, — обратился он к Фарли, — а вас как величать?

— Фарли Моуэт. А это Клер, моя жена.

Я присела на верхнюю ступеньку крыльца и стала смотреть, как длинные стружки, словно в сказке, вырастали на конце новой метлы. На веранду вышла и засуетилась жена Чесли.

— Пожалуйста, заходите в дом. Незачем тут сидеть. Пожалуйте на кухню, — приветливо затараторила она, давая понять, что мне не следует сидеть на ступеньках и участвовать в беседе мужчин.

Я прошла за ней на кухню. Вернее, это я так решила, но, войдя в комнату и оглядевшись, я поняла, что меня привели в святая святых — в залу, где собирались только по большим праздникам. Здесь все блестело. Стены сверкали оранжевой краской. Линолеум «под паркет» сиял зеркальным блеском, отражая хромированные ножки стульев. Повсюду пластик и искусственная пленка «под дерево». Даже шторы были пластиковые. Вся комнаты сверкала, как начищенный самовар, который служит лишь украшением. Мы прошли через залу в кухню. Хозяйка предложила мне простой деревянный стул, который, судя по всему, из года в год заботливо подкрашивался новой краской.

Кухня была раза в два больше залы, но блестела ничуть не меньше. Здесь находилась большая сверкающая никелем плита, какие топят дровами и углем. Деревянный стол и стулья были выкрашены в ярко-желтый цвет, стены — алые, и потертый местами линолеум на полу был тоже подкрашен красной краской, только другого оттенка. На столике в углу красовалось живописное нагромождение тарелок и фарфоровых чайников, несколько фирменных каталогов и толстая Библия.

— Звать меня Перл, — с широкой улыбкой сказала жена Чесли. Во рту у нее не было ни одного зуба. — Я сейчас поставлю чайничек, и попьем чайку. Вы, милая, любите чай?

Я сказала, что люблю, и она передвинула большой чугунный чайник на горячую сторону плиты. Я про себя удивилась, что у них в ходу такой допотопный громоздкий чайник. Сперва, когда я его увидела, я решила: это просто декоративный предмет — своего рода напоминание о прошлом среди массы современных вещиц вроде пластмассовой свиньи-копилки или пепельницы с изображением правительственного здания в Сент-Джонсе.

— Прекрасный чайничек, — любовно произнесла Перл. — Он еще моей прабабке служил. Воду можно на ночь оставлять, и она цвета не меняет.

На материке этому чайнику самое место было бы в этнографическом музее. В Балине все потешались бы над таким старьем.

Перл, которой по виду не менее шестидесяти, была в длинной цветастой юбке, розовой кофточке с ожерельем из стекляшек на шее. На ногах у нее были мужские носки и черные замшевые туфли-лодочки. Светло-каштановые волосы были едва тронуты сединой, и, если бы Перл вставила себе зубы, она была бы почти красавица.

Преодолев первое смущение, Перл совершенно перестала меня стесняться и все говорила, говорила без умолку, но я не всегда ее понимала. Местный диалект заметно отличался от говора жителей Балины: вроде бы и похож, но интонации совсем иные. Перл ни разу не была не только в Балине, но даже в больницу никогда не ездила. А вот Чесли три раза лежал в больнице, Перл отлично помнила, когда и по какой причине.

Чай мы пили из дорогих английских чашек, разрисованных примулами, фиалками и еще какими-то диковинными цветами, которых в Рози-ривер никто даже в глаза не видел. «Откуда здесь такие чашки? — гадала я. — Уж слишком хороши для какого-нибудь здешнего фирменного каталога. Может, какой-нибудь прадед привез их из поездки в Галифакс, Сент-Джонс, Бристоль или Ливерпуль?» Но спрашивать я постеснялась.

Когда я стала собираться к себе на шхуну, Перл подарила мне каравай домашнего хлеба — трудно придумать лучший подарок для тех, кто живет на борту маленького суденышка и где для готовки есть всего лишь двухконфорочная газовая плитка.

Я спустилась в наш маленький камбуз, чтобы подогреть банку супа-концентрата, который мы будем есть с нашим драгоценным хлебом. Фарли задержался на палубе, чтобы починить радиоантенну: ее сорвало с мачты во время нашей борьбы со стихией при входе в устье реки. Я уже ставила на стол тарелки, как вдруг услышала приближающийся шум мотора. А через минуту прозвучало где-то приветствие и на палубу шлепнулся канат. Потом послышался скрип деревянной обшивки, трущейся о борт другого судна. Кто-то причалил к нашей шхуне, я поднялась на палубу посмотреть.

Рядом со шхуной стоял обшарпанный серенький грузовой катер балинского рыбозавода, который рабочие прозвали «морской воробей». Обычно его использовали для всевозможных грязных работ, как, например, вывоз в море рыбных отходов. Однако в это лето он курсировал вдоль побережья, скупая сельдь у речных рыбаков. На селедку хорошо идет треска, но бывают годы, когда селедки не хватает. Катер мы сразу узнали, но никак не ожидали увидеть на его борту рядом с капитаном нашего священника Мэттью Уэя. В Балине мы виделись с ним нечасто, потому что, имея три прихода, Уэй был все время в разъездах.

— Ну и встреча! — воскликнул Фарли.

— Как добрались? — спросила я.

— Да, слава богу, все в порядке. Сегодня спокойный денек, — сказал он и, вынув носовой платок, вытер потный лоб. — Я, знаете ли, плохо переношу морскую качку. Но сегодня море, как говорится, плоское, как тарелка. Словом, дошли хорошо, — сказал он, смеясь. Ему было жарко в сутане с закрытым воротом.