Клер Моуэт - Люди с далекого берега

Ной говорил, что денег за мясо ему не надо, это подарок. Но мы-то знали: в конце концов мы сумеем как-нибудь его отблагодарить. Нередко мы предлагали ему пару бутылок рома, который достать в поселке намного сложнее, чем лосятину. Подобного рода обмены совершались незримо и неслышно между мужчинами, и, как правило, встречи в таких случаях затягивались.

Ной и Минни садились прямо у нашей печки-камина. Открытый огонь в доме был здесь в диковину. В большинстве местных домов имелся современный электрокамин, тепла от него больше, а забот намного меньше.

В тот вечер Минни, не закрывая рта, рассказывала про свой новый морозильник — домашнее новшество, которое внедрило повсюду абсолютно новый способ хранения продуктов. Морозильник значительно упрощал охотничий промысел Ноя Джозефа. Раньше Ной вынужден был зимой хранить мясо в сугробе за домом, что было крайне рискованно: неожиданно нагрянувшая оттепель могла раскрыть его потайной склад.

Мы поговорили о морозильнике, о том, что в нем можно хранить долгие месяцы: хлеб, молоко, рыбу, ягоды, а также мясо. Когда все, что можно было сказать по этому поводу, было произнесено, Ной умолк. Молчаливый, да еще в гостях — на Ноя это не похоже. Чувствовалось, что его что-то гнетет, и только после нескольких попыток Фарли удалось заставить Ноя рассказать, что у него на душе.

Проработав много лет «проводником» Фримэна Дрейка, Ной стал считать себя выше простого рабочего рыбозавода и в каком-то смысле другом мистера Дрейка, то есть его советником по всяким важным вопросам: где лосось лучше клюет, как выследить тура. Не раз сопровождая на охоту все семейство Дрейков, Ной считал себя близким человеком и для миссис Дрейк с девочками.

В последнее время среди рабочих рыбозавода снова усилилось недовольство, и Фримэн стал груб со всеми, даже с Ноем.

— Будто я для него работяга простой, — с грустью рассказывал Ной.

Перед отъездом в Бостон Фримэн не попрощался с Ноем и, в отличие от прошлых лет, не обсудил с ним планы дальнейших охотничьих вылазок.

Все это сильно задело Ноя, он даже сказал Минни, что подумывает отказаться от своей должности.

Я не воспринимала всерьез обиду Ноя. Для меня, городской жительницы, служба по найму была единственным способом заработать на жизнь, а таким людям приходится мириться с плохим характером хозяев. Нравится нам это или нет, но мы вынуждены все это терпеть, как терпим гвоздь в ботинке: хромаем, но продолжаем идти. Ной же так поступать не хотел.

— Знаете, милая, Ной так переживает, — вмешалась Минни, — что я ему сказала: «Лучше будем жить на пособие, чем тебе служить у мистера Дрейка».

— На пособие жить не будем! Это я тебе точно говорю. Только и мириться с оскорблениями я тоже не намерен, — заявил Ной.

Ной очень стойко относился к ударам судьбы, он был точно упругий каучуковый мячик, и этот человек наверняка найдет выход из положения, даже если ради этого ему пришлось бы расстаться с новым морозильником. На черный день всегда можно приторговывать «дичиной», хотя, если полицейский застукает, можно и в тюрьму угодить. В одном только Ной был абсолютно уверен: чем бы ему ни пришлось заниматься, своего поселка он никогда не покинет и ни в какие дали на поиски работы не поедет.

Единственный раз в жизни Ной покинул родные места. В начале второй мировой войны, когда ВМС США начали строить военно-морскую базу в Ардженшии [18] Городок на южном побережье Ньюфаундленда. сотни мужчин и совсем еще мальчишек, те, которые по старости или по молодости не могли быть призваны в английскую армию, отправились в поисках работы на строительство. Зимой 1942 года, когда Ной взошел на борт парохода, думая, что лучше поработать за наличные, чем жить в долг, ему было всего пятнадцать.

Хотя детство Ноя было далеко не безоблачным, за всю свою жизнь он еще никогда не оказывался в столь жестоких и нечеловеческих условиях, как в Ардженшии. Всю зиму рабочие трудились на строительстве без выходных, по десять часов в сутки. Спали в переполненных бараках, которые часто не отапливались. В шесть утра, когда было еще темно, рабочие вставали в очередь за завтраком. Простояв полчаса на морозном ветру, они вваливались в столовую, где предстояла отчаянная схватка за кружку, тарелку и ложку. Постоянно не хватало и столовых приборов, и еды. Рабочие отпихивали друг друга, стремясь поскорее добраться до прилавка, где были галеты, хлеб, черная патока и чай. И это было все, на что они могли рассчитывать до обеда. На обед, как и на ужин, подавалось одно и то же: колбаса с бобами. Ной выучился есть без ножа и вилки. Жестикулируя руками, Ной показывал, как это делалось: надо, наклонив тарелку, насыпать бобы на кусок колбасы, а затем свернуть ее вдвое наподобие бутерброда. Так можно было быстро расправиться с первым блюдом и побыстрее перейти к хлебу с джемом, если это к тому времени еще оставалось на столе.

Проработав три месяца будто в концлагере, Ной плюнул на все и отправился домой. Первый опыт общения с миром индустрии оказался для него и последним. Уже в пятнадцать лет он понял, что жизнь в его поселке лучше, чем в какой-то Ардженшии. Разбогатеть он не разбогатеет, но хоть на родине останется. Никогда больше не встанет в очередь за куском колбасы, даже если рыбозавод закроется навсегда. А такого Ной вовсе не исключал.

— Когда-нибудь, — предсказывал Ной, прищурив глаза, — если мистер Дрейк слишком возомнит о себе, наши соберутся с духом да так окатят его, как ему и не снилось. И останется он в одиночестве, как выброшенный на берег кит. Черным станет такой день для него, но сдается мне, что скоро он наступит.

Айрис Финли, единственную дипломированную медсестру на всю больницу, санитарка нашла однажды лежащей на полу в ее комнате: очевидно, та уже несколько часов была без сознания. Доктор Биллингс поместил ее в одноместную палату и, когда Айрис пришла в себя, начал целую серию анализов. До получения результатов доктор предписал Айрис полный покой. Однажды вечером, через несколько дней после случившегося, я отправилась навестить ее.

Айрис полусидела в подушках. Куда девались ее былая энергия и задор? Бледная, слабая, она с усилием улыбнулась, когда я вошла. Было странно видеть ее в постели и больной — ведь всю свою жизнь она сама выхаживала больных. Голос ее был печален и тих, на мои расспросы о здоровье она отвечала очень уклончиво. Сказала, что в последнее время у нее случались головокружения и что, вероятно, это сердце. Это наследственное. Электрокардиограмма не показала никаких отклонений, да и жалобы на сердце звучали неубедительно для сравнительно молодой еще женщины — ей не было и сорока.

Я принесла ей почитать несколько романов, но на тумбочке у ее кровати уже высилась стопка книг. Их до меня принес Виктор Мосс.