Клер Моуэт - Люди с далекого берега

Если в воскресный день пароход прибывал по расписанию, почту можно было получить уже в понедельник днем (зимою, случалось, он запаздывал чуть ли не на неделю). Теперь днем и ночью я привыкла ловить звук пароходного гудка. По нему определяла, когда отправляться за почтой.

В первый раз, когда, добравшись до почты, я вошла в «вестибюль», там оказалось полно народу, в основном дети; они стояли, уставившись на мрачную стенку, откуда на них слепо смотрела запертая дверь с закрытым оконцем для выдачи. Но вот дверь приотворилась, высунулась голова Перси Ходдинотта, почтмейстера. Он в этот час с женой и сыном разбирал почту.

— А-а, здравствуйте, миссис Моуэт, прошу вас, заходите! — закивал он мне.

Смущенная таким исключительным вниманием к своей персоне, я пролепетала, что, мол, ничего, я постою, как все, в очереди. На мистера Ходдинотта мой отказ не подействовал, и, минуя очередь, которая вовсе не восприняла такой оборот дела как нечто необычное, я с почестями проследовала в святая святых — в то помещение, что скрывалось за дверью с окошком.

Как ни горько, пришлось признать, что и здесь существует сословный порядок. Считалось, раз мы приехали с «материка», где живут богачи, раз у нас есть средства на дорогу, на покупку дома и мебели, значит, мы достойнее многих окружающих. По-видимому, наш здешний статус определялся и еще какими-то местными критериями, но о них мы пока не догадывались. Как бы там ни было, а мистер Ходдинотт решил отнестись к нам с почтением.

— Мы уже заканчиваем, — предупредительно сказал он мне. — А вашу почту я отложил вон туда.

Он указал на объемистую стопку бандеролей, журналов, писем.

Почтовое отделение было не больше моей кухни, и мне пришлось встать у самой двери, чтобы никому не мешать. Подобно магазинчику Дэна Куэйла-младшего, здесь также царил образцовый порядок. Повсюду кучками и стопками сложены посылки. Население Балины делало закупки по почте, пользуясь каталогами фирм «Итон» и «Симпсон-Сирс», каждую неделю на почту обрушивались горы посылок. Посылки рассовывались по полкам под самым потолком, один угол комнаты был буквально завален ими. Посылки торчали даже из крохотной кабинки за перегородкой, по-видимому туалета.

— Ваш супруг, миссис Моуэт, как будто известный писатель? — говорил мистер Ходдинотт, проворно рассовывая по нужным ячейкам государственные аккредитивы. — Я тоже что-то в этом роде. Знаете, такого вам могу порассказать… — Он зашелся смехом, а руки его не переставали сновать туда-сюда. — С первого дня как начал служить, еще в Заливе Везенья… Один за все про все. И телеграммы принимал-отсылал, и почта на мне, был и стражем порядка, и по социальному обеспечению, а то и священником… Бывало даже за неимением оного панихиды служил. Слава богу, есть что порассказать…

Не знаю, обладал ли мистер Ходдинотт писательским талантом, но стоило ему открыть свое окошечко, как я становилась свидетельницей его феноменальной памяти на лица и на имена. Он знал буквально каждого жителя Балины. Лишь только в окошке возникало чье-нибудь лицо, рука почтмейстера тут же тянулась в нужном направлении за почтой клиента. У него была своя, одному ему ведомая, отработанная система обслуживания. Мистер Ходдинотт действовал молниеносно и безошибочно. Он служил почтмейстером тридцать пятый год.

Я никак не ожидала, что нашей почты может скопиться так много и ее будет тяжело нести. Пришлось мистеру Ходцинотту специально для нас заводить отдельный холщовый мешок. Путь к дому неближний, и я брела, нагруженная письмами, книгами, журналами да к тому же еще кое-какими мелочами, которые заказывала по каталогам. Еле добиралась до дома; особенно тяжко приходилось, когда настали холода и северный ледяной ветер не давал ступить ни шагу.

В понедельник вечером, перед самым рождеством, я приволокла с почты очередной мешок. Фарли встретил меня на пороге. Обнял, дал выпить согревающего, потом мы стали вместе разбирать содержимое мешка — ведь только оно и связывало нас с прошлым. Сперва жадно набросились на письма родных и близких. Потом читали газеты — уже двух-трехнедельной давности — и наконец принялись за журналы. Радио, конечно, сообщало нам о событиях в мире, но мы все же блаженно ощущали себя совершенно оторванными от цивилизованной жизни; она казалась далекой, как планета Марс.

Дождь перешел в снег, потом снова полил дождь. Ночами в окно нашей спальни что есть силы барабанил ливень. Чуть не каждую неделю разыгрывался такой неистовый шторм, о каком, случись подобное в более населенных центрах цивилизации, кричали бы все газеты. Здесь же ветры в пятьдесят, шестьдесят, даже в семьдесят узлов были явлением обычным, а леденящие душу шквалы в сто узлов случались не так уж и редко. По крайней мере раз за зиму пустые составы у станции в Порто-Баске ветром опрокидывало с путей.

Слава богу, здешние ураганные ветры не налетали внезапно. Прямо на глазах светлое небо на юге чернело, становясь цвета школьной доски. Мы задвигали засовы и ждали приближения шквала. Тут их называли «задувалами» — прямо скажем, явная недооценка такого явления. Ветер выл в трубе, дребезжали окна, весь дом на крепком фундаменте ходил ходуном. Даже вода в туалетном бачке плескалась.

Когда нам случилось пережить такое в первый раз, я приготовилась услыхать об ужасающих последствиях, о бедствиях и разрушениях. Но все крыши оказались на месте, окна и двери остались целы и невредимы. И провода нашей единственной электролинии подрагивали как ни в чем не бывало между столбами, вогнанными в укрепленные камнями стойки. Лодки в такую пору привязывали двойными канатами. Детей в школу не пускали. Из дома без крайней нужды никто не показывался. Пароход пережидал шторм, завернув в первый попавшийся порт. Какое уж тут расписание при таком шторме!

Здесь буквально все, даже деревья, приспособилось к жестоким ветрам. Низенькие ели росли тесными группками, льнули друг к дружке, точно ребятня в морозный день на автобусной остановке. Ветви сплетались накрепко, так, что им было не обломиться, не рухнуть на крышу дома или на провода, как нередко случается там, где растут высокие лиственные деревья. Здешних ветров не выдержало бы ни одно высокое дерево — ни клен, ни вяз.

Крыши у здешних домов были почти плоские. Покатую крышу неминуемо снесло бы во время шквала. Выше всех построек была в Балине англиканская церковь. В тысяча девятьсот седьмом с только что поставленной церкви, выстроенной, согласно тщеславному замыслу, из дерева, точной копией английского проекта, ураганом снесло чуть ли не всю крышу. Упорные прихожане стали сооружать новую, только теперь пришлось притянуть ее к земле тяжелыми стальными тросами, концы которых закрепили на гранитных валунах стальными болтами.