Евгений Шкловский - Царица Тамара

Да хоть бы и так, все через это проходят. Уйти же в том положении, какого достиг Маклаков, означало все равно остаться – хотя бы даже в истории бокса. Помнили же Мохаммеда Али. Это ли не завидная доля? И не этого ли он, собственно, добивался, так целеустремленно поднимаясь к вершине? Если он и хотел что-то кому-то доказать, даже и себе самому, то он это сделал. А все равно что-то корябало внутри, сбивало с толку.

В одну из таких полубессонных ночей Маклаков, вынырнув из душного небытия, понял, что в ближайший час ему точно не заснуть, и, впав в злую тоску, стал молиться, как делал это по совету Любанева почти перед каждым очередным поединком. Сосредоточенно помолился, с чувством – и, надо же, почти сразу заснул.

И был у него сон (ну да, сон), для боксера, наверно, не столь уж необычный.

Если в общих чертах, то это можно представить так: очередной поединок, не исключено, что за звание чемпиона мира, Маклаков должен отстоять свой титул, который ему удавалось удерживать уже больше пятнадцати лет. Противник, однако, намного сильней, мощь почти нечеловеческая. Маклаков это остро чувствует и, что еще существенней, знает точно, что обречен. Почти каждый удар соперника, даже уверенно им принятый или искусно парированный, отбрасывает его, как пушинку. И эта чужая мощь, какая-то нездешняя, нестерпимая, как зубная боль, буквально парализует?- руки и ноги слабеют, вязнут, словно в болотной тине, он теряет быстроту и ловкость, и даже его гениальная интуиция ни к чему.

В какой-то миг очередной выпад противника (лица его Маклаков разглядеть не может) оказывается настолько сокрушительным, что поднимает нашего героя в воздух и вышвыривает за пределы ринга – через канаты, туда, в зал, где кричат, беснуются распаленные зрелищем зрители.

(Тут надо сделать паузу.)

Маклаков – нет, не падает, а летит дальше, влекомый полученным ускорением, парит над рядами, не чувствуя своего веса, все выше и выше, и уже не зал под ним, а темное, усеянное мерцающими звездами пространство, и ему не только не больно от удара и не страшно на такой высоте, а, напротив, – очень хорошо и спокойно, так спокойно, как никогда не было в жизни…

Когда Любаневу сообщили, что Маклаков неожиданно для всех разорвал последний контракт, вернулся в Россию и постригся в монахи в одном из довольно отдаленных небольших монастырей, где-то под Елабугой, тот вовсе не удивился… Вроде бы даже сказал: “Ну что ж, чего-нибудь в этом роде от него можно было ожидать…”

Точка “Омега”

Она знает, где его искать.

Почти всегда в одном месте – в баре. Небольшой зальчик со стойкой и несколькими столиками, полумрак, тихая музыка, мерцающий экран телевизора, крепкие напитки и пиво. Он пьет не только пиво, но если пиво, то в таких количествах, что и добавлять ничего крепкого не нужно, – лицо в багровых прожилках. Разумеется, он там не один, всегда набирается кружок любителей из числа докладчиков и переводчиков. Он постоянно здесь в свободное от работы время, обычно после семи, когда все доклады сделаны.

Она спускается в этот подвальчик специально, чтобы проконтролировать его состояние: завтра снова работа, нельзя дать ему сорваться. Такое тоже случалось, хотя обычно он умеет удержать себя или если и напивается, то не настолько, чтобы на следующий день не выйти на работу. Даже не протрезвев окончательно, он все равно переводит – и переводит, надо признать, очень качественно, иногда даже, раздухарившись на еще не выветрившемся хмеле, впадает в некоторую художественность: всякие необычные эпитеты, старинные обороты, вызывающие веселье в зале.

Что говорить, переводчик он отличный, это притом, что никогда не жил во Франции. И дома у него все говорили исключительно на русском, а он вот понимает и говорит, как будто французский ему родной. Разумеется, это талант, а он его разменивает на банальное толмачество, хотя мог бы, вероятно, подняться гораздо выше, чем средненькие конференции и синхронные переводы. А все, ясное дело, его пьянство.

Она спускается в подвальчик, подходит к Гусину и кладет ладонь ему на плечо. Он, светлея лицом, оборачивается к ней и нежно прикрывает ее руку своей ладонью. И все остальные за столиком поднимают к ней покрасневшие нетрезвые кроличьи глаза, в которых можно прочесть не что иное, как зависть. Ни о ком так не пекутся, как она о Гусине, а между тем его и Валентину связывает только дружба, старая дружба еще с института, только дружба, и ничего более. Мало кто, правда, в это верит, но, в конце концов, кому какое дело? Если честно, то она и сама не понимает, почему это делает, тем более что он все равно поступит по-своему. Ему же, разумеется, приятно, что такая красивая женщина печется о нем, хотя это вовсе не мешает ему оставаться здесь, и потом – она почти всегда уходит без него.

Надо, однако, заметить, пьет он после ее ухода уже совсем не так, как до этого, словно образовался некий водораздел, словно она сумела-таки слегка образумить его, пригасить чуть-чуть пламя, в нем полыхающее.

И никакие попытки собутыльников вернуть его в прежнюю колею не имеют успеха – он будто продолжает ощущать ее ладонь на своем плече, и это пробуждает в нем загадочное чувство ответственности: он как бы уже больше не принадлежит себе.

Возможно, между ними существует некая тайная договоренность, некое соглашение, и он не хочет нарушать его, во всяком случае именно здесь, в этом здании, где часто проходят всякие конференции, презентации и просмотры. Здесь все, включая дирекцию и устроителей, его хорошо знают, знают про его талант и про его пьянство, но всякий раз идут на риск и приглашают его работать. Валентина – в числе организаторов, и он не лишается работы отчасти, а может, и главным образом именно благодаря ей, поскольку она и ходатай и поручитель за него.

Его приглашают переводить еще и потому, что он, говоря казенным языком, хорошо знаком со всей этой проблематикой. Он знает все эти слова вроде “космогенеза”, “радиальной энергии”, “точки Омега”, “параллельных реальностей”, “кротовых дыр” и разных прочих терминов и понятий. Он их знал еще с института, даже однажды сделал доклад на каком-то серьезном семинаре про Тейяра де Шардена и его идею эволюции, в которой человеку принадлежит главное место. Собственно, он и французский-то начал учить из-за того же Тейяра де Шардена, прочитав про него в каком-то журнале. На русском его книг тогда не было, а Гусину не терпелось прочитать поскорей, прямо-таки приперло.

Всякий раз он загорался, стоило зайти разговору о чем-то философском: мол, когда-нибудь человечество непременно достигнет совершенно иного состояния, нежели теперь. Хотят они или нет, духовная энергия все равно возрастает, это неотменимо, как закон земного тяготения, каждый вносит свой вклад, независимо от уровня интеллекта и духовности. Но те, кто сознательно взращивает в себе эти начала, конечно, способствуют процессу эволюции, приближают то состояние, к которому устремлен мир, направляемый началом, которое условно можно назвать “точкой” или “пунктом Омега” и которое, собственно, есть конечная цель поступательного движения мира и человека. Ноосфера существует именно благодаря усилиям человечества, и в частности техническому прогрессу, хотите отрицайте его, хотите нет.