Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

Пришел и увидел нечто несусветное: полуголый Автономов в подвернутых джинсах, босоногий мыл пол в своей квартире.

— На мокрое не ступай! Куда лезешь! — сразу заорал он на меня, как квалифицированная уборщица, и взмахнул тряпкой. Я попятился. — Тапочки надевай, на! — швырнул он мне знаменитые тапочки. — Ходят тут всякие! На цыпочках иди!

Я переобулся и похвалил его:

— Молодец, Константин. Так и надо встречать жену — чистотой и порядком. Книги будем назад перевозить?

— Чего-о?

Ну, чтобы все было как до ее отъезда, чтобы все было шито-крыто. А слухи о разводе, скажешь, это блеф, это Зинаидина фантазия. Здравствуй, Раечка, скажешь. Дай я тебя поцелую.

— Бредишь ты, что ли?

— А зачем марафет наводишь?

— А зачем давать ей лишний повод для ора? Она знаешь какая чистоплюйка! Из-за пылинки-соринки в истерику впадает. Кухню осталось помыть.

— Этим, Костя, ее не ублажишь, нет. У тебя, кстати, бронежилет есть? Шлем? Щит? Могут понадобиться.

Он, скривив шею, вытер взмокшее лицо о предплечье, рассудительно ответил:

— Да, не помешали бы. Но черта с два! Я ей буйствовать не дам. Хватит уже. Ты не знаешь, теперь могу признаться: она вволю нахлесталась. За длительный период нашей любви, — хмыкнул он.

Я на цыпочках, как он велел, проследовал в гостиную, оттуда крикнул:

— Банк будем брать или как?

— Обязательно! Вот домою и пойдем, — отвечал Автономов с придыханием, елозя тряпкой по полу.

— Ты, я гляжу, не шибко переживаешь? — высунулся я в коридор.

— Что переживать, когда дело сделано!

— Вот-вот. Дело сделано. Так пират у Стивенсона изъяснялся, помнишь? Слепой Пью. Он свой капитал спустил, между прочим, и нищенствовал, резал глотки. Твоя судьба.

— Не пори чушь.

— Семь лимонов!

— Отыграюсь, отыграюсь. Блядская тряпка — скользкая какая-то.

— Семь лимонов! — страдал и стонал я.

— Позвони-ка лучше в аэропорт. Узнай насчет рейсов. Может быть внеплановый.

Покачивая головой — семь лимонов, пижон! — я приблизился к телефону. Включенный телевизор беззвучно показывал картинки. ЧЕЧНЯ. ОПЯТЬ ЧЕЧНЯ. ПОБОИЩЕ ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕННОГО ПРЕКРАЩЕНИЯ ОГНЯ. МЕРТВОЕ ЛИЦО КРУПНЫМ ПЛАНОМ. ПЫЛАЮЩИЕ ДОМА. МЕХАНИЗИРОВАННАЯ СМЕРТЬ. И вот мы со своими ничтожными горестями и переживаниями, не странно ли?

Справочная аэропорта, естественно, оказалась занятой. Но и не понадобилась се информация. Ибо я услышал, как скрежещет ключ во входной двери, а затем увидел, как дверь распахнулась, и боком, огромным чемоданом вперед, в прихожую внедрилась рослая, объемная дама в светлом пальто, замшевых сапожках и щегольской шляпке — не кто иная, как Раиса Юрьевна Автогенова. Тут же из кухни выскочил, как черт из коробочки, полуголый Автономов в подвернутых джинсах, с мокрыми руками и заверещал:

— Здравствуйте, пожалуйста, уже прибыла наша Раечка! Каким таким макаром ты умудрилась так быстро прилететь? Я, признаться, надеялся… то есть я не надеялся, что ты сегодня появишься. Чудеса, да и только! Здравствуй, здравствуй.

— Здравствуй, Раиса, — возник и я на пороге гостиной. — С приездом, — оскалился я в страхе.

— Здравствуй, Константин. Здравствуй, Анатолий, — радушно отвечала нарядная, слегка задыхающаяся Раиса Юрьевна. — Фу! Тяжелый чемоданище. Вот взяла и прилетела. По блату, можно сказать. Представьте, в отсеке для стюардесс мыкалась… фу-у! — Она сняла шляпку и принялась расстегивать пуговицы светлого пальто.

Я подскочил:

— Позволь, помогу, Раиса! — принял у нее шляпку, сумочку, пальто.

Автономов же метнулся на кухню и вернулся с мягким пуфиком:

— Вот садись, Раечка, садись. Снимай сапожки. У нас тут в грязном не ходят, — приговаривал он.

— А ты помоги мне стащить. Они, собаки, новые и очень тугие, — тяжело уселась на пуфик Раиса Юрьевна и подняла свою полную царственную ногу.

— Сей секунд! — откликнулся лакей Автономов.

Он потащил сапожок с таким рвением, что едва не поверг Раису Юрьевну на пол.

— Да полегче ты, Костя, полегче! — засмеялась она, и два полновесных подбородка па се лице заколыхались. — Уборку, что ли, делаешь?

— Ага, прибираюсь. К твоему приезду.

— Умница, — похвалила она его. — Умница. Пойду переоденусь.

Начало было завораживающим. Раиса Юрьевна прошествовала из прихожей через гостиную в спальню. Тут должен был раздаться ее крик: «А куда книги подевались, интересно знать?!», ибо полки в гостиной были безобразно пусты… но нет, ничего!

Мы с Автономовым посмотрели друг на друга. Он вдруг стал икать.

— Ты что-нибудь… ик!.. понимаешь, ик? — спросил он.

— А как же!

— По-моему, мистика, ик!

— А по-моему, Костя, все правильно, ик! — заразился я.

— Хи-итрая какая — ик! Очень она хитрая. Думает взять меня кротостью. Как же! Так я ей и поверил, ик!

— Иди попей воды, черт возьми, ик!

— И ты тоже.

— И я.

Мы курили на кухне, когда появилась Раиса Юрьевна в махровом домашнем халате, очень большая, дебелая женщина, со стопкой белья, обернутого полотенцем.

— Я приму ванну, мальчики, вы не возражаете? — густо проворковала она. — МАЛЬЧИКИ! ОПЯТЬ МАЛЬЧИКИ! — А ты, Костя, вот что. Ты сбегай, пожалуй, в комок, купи бутылку сухого и шампанского. Надо же отметить мой приезд, да и вообще после бани… Деньги, если у тебя нет, возьми в сумочке. — Она широко улыбнулась, показав три золотые коронки, и скрылась за дверями ванной комнаты.

На миг Автономов показался мне самым настоящим испуганным мальчуганом. МАМА ПРИТОРНО ЛАСКОВА, КАК ПЕРЕД БОЛЬШОЙ ПОРКОЙ.

— Иди, иди, — подбодрил я его. — Да и я, наверно, пойду. Что мне здесь делать, раз вы такие счастливые?

— Не вздумай, Анатоль, — сурово пригрозил он.

И ушел выполнять задание. А я, чтобы не слышать плеска воды, а то, пожалуй, и блаженных стонов большого женского существа, поспешно переместился в гостиную. Я позвонил в детскую поликлинику и попросил пригласить к телефону Наталью Георгиевну Маневич, терапевта. — Из горздравотдела звонят, — строго и веско сказал я. Через минуту-другую Наташа взяла трубку, чтобы через минуту-другую ее положить. Я успел лишь сказать ей, что провел практически бессонную ночь, что я думаю о ней и жду ее «да».

Затем пришлось опять заняться Автономовым. Он вернулся с вином и шампанским. На его высоком лбу за это краткое время прорезались три красноречивые, многодумные морщины. Он уселся в кресло рядом со мной с явной целью обсудить свои стратегические, а верней, тактические планы.

— Я вот как считаю, Анатоль… — озабоченно начал он.

— Ты отвратительно много куришь, а хотел бросить.

— Потом, потом, когда все утрясется! Так вот, я считаю, что нам нужно, пока она моется, потихоньку исчезнуть. А ты как считаешь?

— А я считаю, что это будет откровенным хамством — раз и постыдным бегством — два.