Татьяна Соломатина - Акушер-Ха! Вторая (и последняя)

– Ему, Караим Антинохьевич, назначена пневмоцистография. И я веду его в рентген-кабинет.

– А почему таким… э-э-э… макаром? – замычал обычно никогда не терявшийся в словах Караим.

– Чтобы из него воздух не вышел! – победоносно завершила Алёна, чуть не доведя легенду отечественной урологии до апоплексии.

Надо ли говорить, что следующую лекцию об анатомии и физиологии мужской мочеполовой системы интернам читал сам Караим, периодически совсем не академически восклицая:

– Неучи!!! Из вас что, моча произвольно вытекает?! А мозг через уши? А в проктологи не хотите? Там ещё интереснее! Учиться, учиться и ещё раз учиться, дебилы! И только тогда, может быть, вы рано или поздно станете специалистами такого же высочайшего класса, как Олег Владимирович, идиот престарелый!

– Караим Антинохьевич, можно вопрос? – смиренно подняла ручку Алёна Степановна в конце лекции.

– Можно, – сурово буркнул Караим.

– А какова методика выполнения пневмоцистографии? В смысле, каким образом мочевой пузырь заполняют воздухом?

– Все вон!!! – рявкнул внезапно побагровевший академик.

Интерны бросились из кабинета, сбивая друг друга в дверях.

Ещё долго помещение кафедры полнилось эхом от шаляпинского хохота Караима.

Давным-давно, когда некоторые из вас ещё ели жидкую кашу из бутылочки, я работала в большой такой многопрофильной больнице. О чём я вам только не рассказывала – и о подвалах, и об оперблоке. И о приёме, и об отделении урологии.

А вот о случае в отделении нейрохирургии – не рассказывала.

Так вот…

Жил-был на свете дядька. До сорока лет дожил – ничем таким особенным не хворал. Сопли, лёгкое похмелье – всё, как у всех.

И вдруг у него голова начала болеть. Он вроде никаким слишком уж интеллектуальным трудом не занимался – всё больше лопатой размахивал или стамеской. А голова начала болеть совершенно аристократически – с утра до ночи, а в тёмное время суток – вообще кранты. Боль ничем не купируется, от запахов и звуков тошнить начало, как беременную курсистку. Анамнез собрали – всё нормально. Не был, не привлекался, в рядах советской армии служил, но где-то ближе к кухне. Никаких травм. Никогда. Никаких боевых действий и близко. В рядах СА получил царапины только от засаленного тупого ножа в хлеборезке.

В общем, туда-сюда, анализы и, естественно, рентген.

А в черепе – болт. Где-то примерно рядом с мозжечком.

Первым сильно удивился рентгенолог. Переснял.

Болт!

Потом сильно удивился нейрохирург.

Вместе с рентгенологом сделали рентгеноскопию.

Болт. Как есть.

Стали его подробнее на предмет анамнеза пытать. Нет в анамнезе никакого болта. До беспамятства не пил, в лужах крови не просыпался.

Заведующий нейрохирургией был дядька вдумчивый. Он этому болтоголовому говорит:

– Мамка у тебя есть?

– Ага.

– Ну, тащи её сюда.

Пришла мамка. Бодрая такая, годков шестидесяти плюс-минус.

Стали мамку пытать, мол, что, где, когда…

– Да нет, – говорит мамка – всё нормально. Никаких травм. Даже рук и ног не ломал. Порядочные дети – те хоть с берёз падали или с великов, а этот – как заговорённый – ни разу ничего серьёзного, не считая клизмы после пяти банок варенья из грецких орехов. Хотя нет, постойте. Было один раз. Ну да! Вовка соседский ещё в ожоговом лежал, а у Лёшки что-то с глазом было – по сей день плохо видит. А мой пришёл, царапинку на затылке я ему зелёнкой помазала. Да и спать уложила. И всех делов. Говорю ж – заговорённый.

В общем, в детстве наш болтоголовый и компания соседских детишек в возрасте от шести до двенадцати лет что-то там взрывали в костре. И уж не знаю, в какой он рубашке родился, но через форамен окципиталис магнум – большое затылочное отверстие (можете у себя, прямо над шеей – сразу там, где голова у вас сзади начинается – пощупать) – ему этот болт в башку влетел и засел там. И через тридцать с лишним лет он впервые узнал о такой радости. За пределы СССР/СНГ не выезжал, с металлоискателями и пограничным рентгеном дела не имел.

Прооперировали. Выписали. Головные боли вроде прошли. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Точнее ничего не могу сказать, ибо я не нейрохирург. В голове, конечно, много «мёртвых» зон – это я помню. Только мне всё-таки интересно – почему никакой клиники не было в детстве, в подростковом возрасте – то есть в период интенсивного роста. Чего этот болт там «миграцию» начал аж под сорок? Тёмное это дело – человеческий организм. А вы: «Доктор, вы же должны знать, почему у меня вот так?» Да потому что!

P.S. Вот ещё что подумалось – а призывная комиссия что, только энурезом и плоскостопием интересуется, да?

Давным-давно, когда груди Памеллы Андерсон ещё не были столь удручающе ненатуральными, я работала акушером-гинекологом в огромной многопрофильной больнице, где, к слову, было даже отделение пластической хирургии.

Отделение это предназначалось не столько для целей косметических и эстетических, сколько воссоздающих благообразие после форс-мажоров, случающихся на нашем скользком жизненном пути при отсутствии навыков обращения со спичками, умения тормозить двигателем на льду и наличия перманентного желания на большой скорости входить в закрытые русские повороты.

Но врачи, как вы помните, не все философы и не все подобны богам, поэтому едят, как обыкновенные люди, и, что характерно, на кассах у них почему-то требуют денег, хоть ты и предъявляешь феям супермаркетов удостоверение врача огромной многопрофильной больницы.

Ну, и пластические кудесники тоже хотели есть и даже одеваться, потому что в наших краях иногда температура вовсе не эдемская, а голым ходить – арестуют за нарушение общественного порядка. Поэтому они, эти пластические хирурги, делали сиськи, носы и даже губы.

Трансплантологи ещё круче хотели есть, особенно когда очередной законопроект и куча подзаконных актов накрыли медным тазом всяческие пересадки. Поэтому я не буду вам тут рассказывать, что в операционной трансплантологии, бывало, и панариции вскрывали, и даже уши доберманам купировали.

Потому что мы тут о самом прекрасном. То есть о сиськах.

Желающие были всякие-разные. Однажды, например, пришла очень хорошенькая женщина-слоник. Из серии «пингвин – гвинпин – пингвин – гвинпин» – как её ни верти – кругленькая, хорошенькая, сил нет никаких. Жопа – корма океанического лайнера, сиськи – пятый номер. А муж ейный «хочет маленькие».

Уж как её кудесник-хирург уговаривал! Мол, ну разденьтесь догола! Она с радостью раздевалась. Мол, ну подойдите к зеркалу! Подходила. Ну, посмотрите! Пока – относительная гармония. А отрежь я вам сиськи, и чего? Ну, вот прикройте их руками, прикройте! Она, что правда, не прикрывала. Не потому, что эксгибиционистка, а потому что не прикрывались они руками ни в какую. В общем, даже за деньги не согласился. Посоветовал похудеть килограмм на пятьдесят, тогда, мол, и сиськи пройдут. Что дальше с дамой было – не знаю, врать не буду. Потому что история моя о другой пациентке.