Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

Я обхватываю ее за бедра и притягиваю к себе.

— Подожди! А постель? Давай куртку. Свитер снимай.

Это что-то уж слишком… такая обстоятельность и деловитость перед божественным актом… Я хмурюсь. Снимаю куртку, стаскиваю свитер и смотрю, как она аккуратно укладывает их на нары, приговаривая:

— Вот так. И вот так. Вот так-то будет лучше! А теперь моя куртка. А теперь…

— Ну, знаешь, довольно! — прерываю я ее хлопоты и притягиваю к себе.

Пропустим, пропустим. Все эти пуговицы, молнии, застежки… верхняя одежда, нижняя одежда… все это раздражающие помехи на пути к истине. Я не нахожу, как иные, сладкого наслаждения в расстегивании, скажем, лифчика… наоборот, какие-то странные мысли мелькают о подпругах, уздечках, шпорах… не знаю почему. Я предпочитаю изначально голую женщину, женщину из пены морской или из-под душа… без всяких — пошли они! — текстильных атрибутов.

— Ну что ты возишься! — начинает нервничать и Лиза, стоя ко мне спиной.

— А-а!.. — рычу я и, рванув, ломаю застежку бюстгальтера.

А вот сдернуть ее трусики — это проще. Лишь спустишь их до колен, а дальше она сама переберет ногами, как… как трепетная лань, и освободится от них. Сам я разоблачаюсь в одну микросекунду… мне это ничего не стоит! — и, сидя на низких нарах, целую ее в крутые, горячие ягодицы… раз целую, другой, увлекаюсь… целую спину… и вот, обняв за груди, осторожно усаживаю ее на себя.

Лиза протяжно стонет. Я не вижу ее лица, но знаю, какое оно сейчас: страдальческое, искаженное, как при сладостной пытке… бывают такие. Но слова я слышу вполне земные:

— Ты… надеюсь… о-о!.. никакую заразу не подцепил без меня?

— Нет! У! А ты?

— А я, а я…

— А ты? а ты?

— А я… о-о!.. я не такая тварь… как твои подружки. Я очень тебе верна.

— Умница. Умница, — качаю ее туда-сюда, к себе и от себя. Держу за бедра, обцеловываю спину, глаз не спускаю с ее задика, раздвигаемого мной. — Я тоже! У-у! Тоже.

— Что тоже? Что тоже? Говори!

— Верный-преверный. Верняк я. Верняк.

— Врешь ты… знаю! Врешь! О-о!

— У-у!

Так беседуем. (Повторения тут неизбежны.) Она тоже видит, склонив лицо, как мой разгоряченный молодчик то исчезает, то появляется. Я знаю, что слюнка сейчас у нее на губах. Язычок трепещет, как у змейки. Я могу попросить ее о чем угодно — знаю, и все она исполнит.

— Хорошо? — спрашиваю. — Хорошо? (Повторения неизбежны!)

— Да! Очень! Да!

Что еще, казалось бы, мне надо? Женщина… любимая?.. говорит «да, мне хорошо», лучше ведь слов не бывает. Она говорит «да», и она не лукавит, не врет. Очень сильное единение у нас, редкая слитность! Но я чувствую, знаю, что может нам быть еще лучше, можем мы стать еще ближе. И я отваливаюсь спиной на расстеленную одежду, увлекая Лизоньку за собой.

— Что ты?! — пугается Лиза. — Все, что ли? Так быстро?

— Нет, не все. Не все, — успокаиваю. — Подожди. Я хочу… Как объяснить ей, чего я хочу? Ну, ей-то я все-таки объясню, а вот как растолковать другу-читателю? Поймешь ли, друг-читатель, если я скажу, что почувствовал неодолимое желание… как бы образней выразиться?.. сменить авангардистскую, предположим, прозу Саши Соколова на добротные семейные тексты Элизы, предположим, Ожешко? Уловила, Лиза? Уловил ли, друг-читатель? Ведь это значит, проще говоря, что я не расположен нынче к сатурналиям. Ты не будешь против, Лиза… нет, конечно… если эта наша близость, третья по счету, пройдет под знаком домашнего, что ли, умиротворения, а лучше сказать — в познании не только бренного тела, но и неисповедимой души? Поэтому… пусть ложе жесткое… прими, пожалуйста, классическую европейскую позу… вот так, вот так, умница… а я стану двигаться вдумчиво и нежно, бережно и осторожно, мягко и, может быть, даже грустно. Давно ни с кем так… ты оценила, да? Соскучился Теодоров по простым и ясным мыслям, истосковался по взаимопониманию… да и женским своим чутьем ты наверняка улавливаешь, что происходит что-то необычное, небывалое, нечто вроде исповеди тут, вверху, и там, в глубине… и уж не знаю, доводилось ли тебе когда-нибудь ощущать такую бесконечную преданность, которую пытается высказать сейчас Теодоров со своим помощником.

— Мне… с тобой… очень хорошо, — слышу ее шепот губы в губы.

Да и мне тоже, что уж тут скрывать! А потому — еще бережней и нежней, еще вдумчивей и трепетней, — с грустной любовью, Лиза.

— Я… на небесах. А ты? Почему молчишь?

— Молча говорю, Лиза. Должна слышать.

— Я тебя… сейчас… люблю. А ты?

— Да ведь знаешь сама.

— Да, я чувствую. Спасибо. Спасибо.

Закрываю ей рот губами, хотя понимаю, что слова, слова, слова — это подлинник Вселенной — и могут в иные мгновенья вознести чувства на небывалую высоту. Но способны и уничтожить их, вот чего я опасаюсь. А потому помолчи, пожалуйста… парить, так парить в безмолвии, в тесных, молчаливых объятиях, столь редкостных, как эти.

Но что такое?! Лиза вдруг резко дергает головой, скашивает глаза. Руки ее упираются мне в грудь, отталкивая. Рывком я поворачиваюсь. Нет, это рок! Безусловно, злой рок преследует Теодорова и Семенову! Каким образом и откуда возник у окна этот старикан в брезентухе с капюшоном, мелколицый, мелкотравчатый, но живой?.. Не в песке же он хоронился до времени, как жук-скарабей, чтобы появиться на божий свет в самый неподходящий момент! Стоит, помаргивает, смеется.

— Дед! Пошел вон! — ору я, вскакивая на колени. Ожидаю, что мгновенно исчезнет, — может быть, опять юркнет в песок, — но он как стоял, так и стоит, ничуть не напуганный.

— Ишь ты какой грозный! А ты кто такой, что здесь командуешь? — бойко отвечает он. — Лучше б мне оставил маненько! — причмокивает губами.

Лиза взлетает на нарах, мгновенно свирепея.

— Ах, ты, старый пес! — кричит. — Пшел отсюда к своей карге! Но старикан и тут не исчезает, не проваливается сквозь землю, не бежит в панике от ее праведного гнева… и я в каком-то смысле его понимаю: глядеть сейчас на Лизоньку, растрепанную, сияюще белокожую… — одно удовольствие!.. и этот… кто он? сторож, что ли?.. подбадривает ее:

— Покажись, покажись! Ишь какая! А вот окно вы зачем выломали? Имущество казенное. Это как?

— Юра, прогони его… а то я его убью!

— Хрыч, — говорю я. — Сгинь! Добром прошу.

— Ты мне не грози. Я тут при деле. Антенну за бугром видал? Вот я там. Сейчас помощь кликну, ребята мигом набегут.

— Дай ему водки, Юра! Там осталось.

— Дед, хочешь водки?

— А я ее не пью. На што она мне?

— А чего тебе надо? Денег надо?

Это предложение заинтересовывает старикана. Он корябает пальцем около носа, соображая.

— Деньги что ж… Деньги давай, — милостиво соглашается.

— Нет!! — вскрикивает Лизонька. — Еще чего! Не давай! — И отталкивает меня, порываясь соскочить с нар и разделаться с этим несусветным пришельцем. Но я уже сам встаю (а помощник мой, ясное дело, кисло свешивает голову) и угрожающе направляюсь к окну. Старикан тут же отбегает на безопасное расстояние — в брезентухе, резиновых сапогах.