Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

— Соня! — исторгаю я из себя все-таки звуки. — Со-оня!

Друг-читатель, наверно, заметил, что я часто зову вот так на помощь хозяек. Обычно они откликаются, если они люди, а не хищные звери из джунглей. Вот и Соня прибегает, услышав-таки. В кимоно, боже мой, всамделишном, японском.

— Проснулся, родненький! — весело кричит она. — И что моему мальчику надо? (Это, видимо, я «родненький» и «мальчик».)

— Лимонной… подай… Соня… — складываю я ответ.

— Да ты бы сначала душ принял, Юрочка! А я как раз на стол накрою.

— Нет, Соня, — хриплю я. — Корочку хлеба и лимонной, а потом уж это самое…

— Ну, хорошо, хорошо! О чем речь, если надо! Голубчик мой такой же — ты думаешь, он не пьет? А ты знаешь, он звонил. Оправдывался, что не явился на ночь. Забыл, блядунчик, с перепоя, что я сама его выгнала! — хохочет Соня — свежая, пышная, многоцветная в своем кимоно.

— Хороший у тебя муж, Соня. Очень. Ну, неси, Самохина, неси, Христа ради! (Это я вспомнил редакторшу из своей пьесы незабвенной.)

Через час Теодоров другой человек: на час состарился, а внешне помолодел на годы. Горячий душ, острая бритва, три рюмки водки, сытный завтрак могут преобразить любого человека; если он собирается жить дальше. Теодорову кажется, что точка еще не поставлена и слово «конец» не написано. Сюжет еще не исчерпан. Впереди маячат какие-то светлые ходы и выходы, только нужно правильно сориентироваться и не впадать в панику, как путник заплутавший. Да, деньжат осталось маловато, это надо признать. «Маловато» — не то слово. Крайне мало. Но если объявить бой пьянству, сказать пьянству твердое «нет» — вот именно так и сказать: «НЕТ! НЕТ!» — если перейти на довольствие Маниловки, а еще лучше — выпросить аванс у кооператоров… если не заводить новых необдуманных знакомств и если все эти слагаемые расположатся в правильном сочетании, то продолжение жизни возможно и даже желательно. Правильно рассуждаю, Соня?

Соня считает, что рассуждает Теодоров верно. Она лежит грустная и умиротворенная, непривычная Соня Клейман-Авербах-Голубчик, думающая сейчас о своей скорой старости. Ее планы Теодоров тоже одобрил. Раз есть вызов из Израиля, то надо им воспользоваться. Самому Теодорову заграница чужда. Он полагает, что не приспособлен для тамошней жестокой борьбы за существование. Здесь можно не бороться, а там нельзя. Люди там, считает Теодоров, волки и правит ими желтый дьявол. К тому же заграница ничего не приобретет, приютив Теодорова. Многие от общения с ним пострадают, а выгадают лишь пивные бары. Ну, а Соня может попытаться. У нее есть Голубчик с его необыкновенными талантами.

— Надо одеваться, — устало вздыхает Соня. — Может прийти. Хорошо, давай оденемся. Теодоров одевается. Значит, так.

Повторим. Первое и главное: «нет» пьянству. Никогда он не давал себе таких зароков, а вот сейчас приспело. «Нет» пьянству! Второе: никаких необдуманных знакомств и незнакомых компаний. Эти два условия сами по себе гарантируют денежное благополучие, если тем более удастся операция с авансом. Они сочетаются также с Малеевкой, с тихой, упорной работой над романом «Невозможно остановиться». Вот и все на ближайший отчетный период.

— Позвоню, Соня?

— Да, конечно. О чем спрашиваешь!

Теодоров звонит прежде всего в редакцию журнала «Мы». Он хочет поговорить с Костей Киселевым, но неприветливый мужской голос отвечает, что Киселев еще не появлялся. Это плохое известие. Оно может означать, что Косте Киселеву из Долгопрудного понравилось находиться в милиции, и он не хочет оттуда уходить. Но, возможно, Костя отсыпается дома, успокаивает себя Теодоров, и по своему неутерянному блокноту набирает квартирный номер Семеновых. Закуривает первую сигарету, думая, что, пожалуй, надо бросить курить.

— Але! — певуче отвечает кто-то.

Неужели это сестричка Лизоньки? Похоже. Но какая именно?

— С кем я говорю — с Настей или с Варей? — нежно спрашивает Теодоров.

Певучий голос отвечает, что она Варя, и спрашивает: «А кто это?»

«Средненькая», — нежно думает Теодоров и представляется: а он Теодоров Юрий Дмитриевич. («Юрочка», — думает он.) У него есть поручение от Лизы («Лизоньки») передать небольшую посылку. Он живет в том же городе, где сейчас Лиза («Лизонька») и работает в той же газете, что и она. Понятно он объясняет?

— Да, конечно, я все поняла, — откликается Варенька. — Большое спасибо. А вам как удобней — самому принести или мне к вам приехать?

— Честно-то говоря, Варя, я человек очень занятый… («Очень занятый, чрезвычайно!») и в Москве только до завтра. Я живу в гостинице «Центральная», — объясняет хитроумный Теодоров сладким голосом. — Это далеко от вас?

— Совсем недалеко!

— Так, может быть, Варя («Варенька»), вы сами заедете, а?

— Прямо сейчас?

— Нет, сейчас не надо. Сейчас я, Варя, в другом месте. («У Сони Голубчик я».) А вот, скажем, этак часов так в шесть-семь. Между шестью и семью этак. Сможете?

— Конечно! Обязательно. А какой у вас номер? — радостно и певуче спрашивает она.

Ого, как сильно вдруг укалывает что-то в сердце Теодорова! Молчи, сердце.

— Вас, пожалуй, не пропустят одну, Варя, — улыбается ей Теодоров, от умиления чувств чуть ли не извиваясь в кресле. — Номер у меня 201-й. Есть и телефон. Запишите, Варя, телефончик мой. Та-ак. Записали, да? Вот вы подъедете, Варя, и прямо снизу позвоните, хорошо? А я («Юрочка») тут же выйду, хорошо?

— Хорошо. Я обязательно приеду. А как там Лиза… у нее все в порядке?

— У Лизы, Варя, вашей сестры, у нее все очень хорошо. Она хотела сама прилететь, да ее на работе не пустили. А так у вашей сестры Лизы все очень хорошо. Ее любят, уважают, все от нее без ума.

— Да-а? — недоверчиво откликается певучий голос.

— Да, Варя. Ну, приезжайте. Я буду ждать. Теодоров, значит, Юрий Дмитриевич.

— Спасибо, что позвонили, — заканчивает разговор Варенька. Соня из гостиной подает голос:

— Боже мой, ты не лучше моего Голубчика! Уже заклеил шлюшку на вечер, да?

Теодоров в испуге машет руками, и пепел с сигареты сыплется на ковер.

— Что ты, что ты, Соня! Нужно передать посылочку всего-то.

— Ах, знаю я вас!

Теодоров идет к ней в гостиную и обнимает ее, убирающую со стола, целует в шею.

— Что с тобой? — участливо спрашивает он. — Что случилось? Загрустила, запечалилась. Тебе это не идет. Вот бери пример с меня. Я смертник, а бодр. Может, выпьем еще по рюмахе?

Она оборачивается с ослепительной улыбкой.

— Ты же заклялся не пить!

— Когда?

— Да только что!

— А это я врал, Соня. Тебя проверял — поверишь или нет. А ты такая доверчивая… эх, ты!

— Юрочка, милый мальчик, плохо ты, наверно, кончишь.

— Несомненно, Соня, — отвечает Теодоров. — Но, согласись, это все условности — плохо кончишь, хорошо ли. Разницы, по-моему, мало.