Тим Лотт - Любовные секреты Дон Жуана

Вот как выглядит таблица по состоянию на сегодня.

Проблема:Мать – сдержанные проявления любви. Результат:слишком быстро влюбляюсь. Постоянные разочарования. Накопленное раздражение. Решение:быть более спокойным и, как следствие, независимым. Отказаться от поисков абсолютной любви.

Проблема:Секс = власть (Правило Шерон Смит). Результат:беспомощное, детское раздражение. Решение:селитра, выколоть себе глаза, кастрация. По-другому никак.

Проблема:Женщины полны неразрешимых парадоксов. Результат:недоразумения, путаница, раздражение (Н, П, Р). Решение:не найдено. Осложняется собственными противоречиями. Решение:также не найдено.

Проблема:Множество сторон отношений. Теория теней/doppelgängers. Женщины символичны, мужчины буквальны. Результат: Н, П, Р. Решение:научиться общаться. Не только слушать, но и наблюдать. Распознавать тени. Кроме того: слова нельзя воспринимать буквально. Пытаться разгадать, что за ними стоит.

Проблема:Женщин привлекает равнодушие (Закон Мартина). Результат:я женщин не особенно привлекаю. Решение:притвориться равнодушным.

Не бог весть что. Взгляд останавливается на первом пункте. Проблема: Мать – сдержанные проявления любви. С этой станции отправляется паровоз моих мыслей, и я на ходу запрыгиваю в него.

С моими родителями что-то не так. Я исхожу из посылки, что уменя не складываются отношения с женщинами не потому, что мне не везет или женщины плохие, а потому, что я – неправильный, мне чего-то не хватает, какого-то седьмого чувства, передаваемого по наследству от родителей, которые в свою очередь получают его от своих родителей и т. д. до глубины веков.

Однако, как ни странно, у моих родителей был – и до сих пор есть – счастливый брак.

Теренс мне не верит. Он никогда не признается в этом, но все и так ясно. Он вообще немногословен. Бывает, проходит целый час, амы почти ничего не говорим, если не считать моего риторического вопроса в конце: «И за это я плачу семьдесят пять фунтов в час?»

Сомнение написано на его лице, сквозит в его самодовольной и раздраженной ухмылке. Возможно, это результат «сублимации» и «переноса», но сублимированные и перенесенные самодовольство и раздражение все равно не очень приятны. Во всяком случае, когда я говорю о счастливом браке своих родителей, его правая бровь поднимается вверх, уголки рта искривляются и он едва заметно ерзает на стуле. Я знаю, что он думает. Я, может, и экстраверт, но не дурак.

Он думает: Счастливых браков не существует. И по-своему он прав: в каждом браке есть боль, злоба, разочарование, смятение и борьба. Но мама с отцом за всю жизнь друг другу злого слова не сказали, всегда общались вежливо и с уважением, во всяком случае на моей памяти и на памяти моего брата. Для меня это достаточное доказательство удачности их брака, независимо от того, что думает об этом психотерапевт, смотрящий на других сквозь призму собственной увядшей жизни (он бледный, изможденный и нервный) и не желающий, чтобы счастливые браки существовали. Потому что тогда его меньше будет терзать несчастливый брак, в результате которого он сам появился на свет.

Конечно, я не психотерапевт. Тем не менее эта мысль посещает меня. Если я прав и у моих родителей счастливый брак, значит, счастливые браки тоже имеют свою слабую сторону, а именно – потомство.

Некоторые думают, что такие, как я (ущербные? чувствительные неудачники?), происходят из неблагополучных семей. Конечно, особого тепла от Айрис я не видел, но она никогда меня не била, не запирала в шкафу, не приковывала к батарее, не заставляла подрабатывать на почте. Обычное детство, разве что родители были счастливы в браке.

На первый взгляд это здорово, если твои родители никогда не ссорятся, не ругаются за завтраком, не придираются, сидя в креслах у телевизора. Но для ребенка это может быть мучительно.

Дело в том, что со временем ты начинаешь смотреть на своих родителей, как на богов. Не двух богов, а одного – двухголового. Одного, потому что эти головы всегда заодно, всегда во всем согласны друг с другом. Если ты в чем-то провинился, можешь не ждать снисхождения: приговор уже вынесен и обжалованию не подлежит. Никакого разногласия во мнениях. Ты не прав. Это факт реальной жизни.

Вот каково быть мною. Это значит быть неправым даже тогда, когда рассудок, сознание и инстинкт говорят: «Ты прав!» Если кто-то в разговоре не согласен и спорит со мной, да к тому же сердится (мои родители никогда не сердились, во всяком случае не показывали этого), первая мысль, которая приходит мне в голову: «Я не прав».

А за ней неизменно следует другая: «Как вы смеете заставлять меня думать, что я не прав?» Так всегда делали мама с отцом. И это вызывало у меня лишь одно чувство: злобу. С этого момента разговор уже не спасти.

Помню, как однажды, ребенком, я гулял по горам – мы были на отдыхе всей семьей – и набрел там на загон для овец. (Не забывайте, что это имеет непосредственное отношение к нашей теме: я и женщины.) Не знаю почему, но мне сразу бросилась в глаза надпись, выгравированная черными буквами на тусклой серебристой табличке: «Ограда под напряжением».

Это меня заинтересовало. Я представил себе, как дотрагиваюсь до ограды и тут же, на месте, обращаюсь в прах. Однако уже тогда я понимал, что вряд ли они пропустили бы электрический ток через ограду, идущую вдоль тропинки, по которой ходят маленькие дети с мамами, папами, братьями и сестрами.

А может, и пропустили. Естественно, мой старший брат всячески пытался убедить меня, что пропустили. Это невозможно, настаивал я. И тогда он подначил меня дотронуться до ограды, пока родители не смотрят. Во мне боролись два противоречивых желания: показать брату, что я не трус, что ограда безопасна, и сделать что-то запретное. Я даже вспотел от нахлынувших на меня чувств. С ладоней капало. Я и боялся, и хотел. Мне нужно было дотронуться до этой ограды.

– Ну, давай, трус несчастный. Поджарься, если так неймется, – говорил Сэм.

– Может, напряжение отключено. А если и нет, то скорее всего оно не больше, чем в фонарике.

– Трусишка, трусишка.

– Если такой смелый, сам дотронься.

– Я не собираюсь дотрагиваться, потому что сгорю. Это ты считаешь, что тока нет, а я думаю – есть.

– Да, тока нет.

– Есть.

– Нет.

– Тогда дотронься.

– Хорошо, дотронусь.

Ну, давай.

– Сейчас.

– Давай-давай.

– СЕЙЧАС!

Я сжал прут ограды в руке.

Довольно трудно описать то, что я почувствовал в следующий миг. Этого было достаточно, чтобы опрокинуть меня на землю. Ток пронзил мое тело насквозь, как будто мне вогнали железный штырь в берцовую кость, как будто тяжелая рука двинула меня как следует. Это и был удар тока. Но слишком слабого, чтобы причинить серьезный вред. И тем не менее оказавшегося полной неожиданностью. Я вскрикнул от испуга. Сэм сотрясался от хохота. Родители обернулись одновременно. Первой заговорила Айрис – как обычно, тихим, спокойным голосом, согласно рекомендациям тогдашних руководств по воспитанию детей.