Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО

Биография матери простая, но не без романтики. Родилась в селе Михайлов Погост Великолуцкого уезда Псковской губернии в семье деревенского сапожника — единственной еврейской семье в округе. Как семья матери попала в такую русскую глубинку и откуда, я, увы, не знаю. (А надо было бы дознаться, но инфантильность помешала.) Видимо, когда-то давно предки матери туда перекочевали из Германии. (В то время как отцовский род идет из Испании.) В Великих Луках мать без проблем поступила в гимназию, благо других претендентов на заполнение «процентной нормы» для евреев не было, в 1917 году окончила ее и где-то между двумя революциями уехала учиться в Саратов, в медицинский институт. Почему в Саратов — к своему стыду, тоже не знаю. Но успела окончить только первый курс. Началась Гражданская война, эпидемия тифа, и всех студентов разбросали по волжским городам, по госпиталям. Так мать и оказалась в Симбирске.

Вскоре после Гражданской войны, когда отец с матерью приехали из Симбирска в Москву, поздно вечером в темном арбатском переулке на них напало пятеро или шестеро молодых уголовников: хотели, видимо, поживиться, у матери сумочку вырвать, а может, что и похуже. Мама рассказывала, что она и оглянуться не успела, как двое из нападавших уже лежали на земле, сбитые ударами отца, третий нарвался на прямой удар в нос, и упал, обливаясь кровью. Тут мать увидела нож в руках одного из нападавших и закричала. Отец обернулся и, отразив руку с ножом, свалил и этого негодяя. И вся банда ударилась в паническое бегство.

И на такое был способен отец.

Но самым большим подвигом отца был, на мой взгляд, его уход от партийной карьеры, которая складывалась у него очень успешно. Даже будучи еще несмышленым юнцом, я с каким-то особым чувством уважения разглядывал удивительный документ: на бланке ЦК ВКПб сообщалось о предоставлении отцу «бессрочного творческого отпуска для занятия литературой». Повзрослев, я понял, что это — уникальная бумага! Действительно, много ли было в истории случаев, когда люди добровольно, ради творчества, отказывались от пребывания во власти, от властной карьеры?

Между прочим, когда отец работал в орготделе ЦК (на своей последней партийной работе), вместе с ним там трудился не кто иной, как Ежов! Отец, показывая мне его на коллективной фотографии сотрудников орготдела (руководил им в тот момент Л. Каганович), сокрушался:

— Ходил такой тихенький, плюгавенький. Мышь серая! Если бы я знал, что из него выйдет, — застрелил!

С «занятием литературой» связана история появления псевдонимной приставки «Билль» к фамилии отца. В двадцатые годы в России появился еще один писатель Белоцерковский, и отцу в связи с этим посоветовали придумать себе псевдоним. На Западе, начиная с английского флота, отца звали «Билл». Фамилия Белоцерковский для англо-саксов была нестерпимо длинной, и они сокращали ее по первым трем буквам — Бел, что по-английски читается как Билл. И отец решил приставить это имя к своей фамилии, русифицировав его с помощью мягкого знака.

После ухода отца с партийной работы он до 1929 года продолжал жить в «Пятом доме Советов» в переулке Грановского, в котором жили партийные работники и почти все лидеры партии. В этом доме я и родился в сентябре 1928 года. И во дворе этого дома Семен Михайлович Буденный предрек однажды мою судьбу.

Въехав во двор на своем знаменитом коне, он увидел мою маму, гулявшую с коляской, в которой я тогда пребывал, подкрутил свои знаменитые усы — мама, видимо, показалась ему достойной внимания! — и, заглянув с коня в коляску, изрек: «Гарный казак будет!». Так вот я и казакую всю жизнь, по-нынешнему — диссидентствую. Наворожил, злодей!

Злодеем он был, между прочим, самым настоящим. Вскоре после описанного эпизода застрелил свою боевую жену, казачку, прошедшую с ним всю Гражданскую войну. Отец рассказывал, как однажды поздно вечером в подъезде, где мы жили и где выше жил Буденный, начался шум, какое-то тревожное движение. Отец открыл дверь на лестничную площадку, по лестнице бегали военные, штатские, врачи. Один из штатских приказал отцу закрыть дверь. Потом отец узнал, что жена Буденного устроила ему в тот вечер очередную сцену ревности по поводу связи с какой-то балериной. Славный командарм взял подушку, чтобы не шумно было, и через нее жену застрелил. Сталин дело успешно замял, и этот подвиг Буденного очень мало кому известен.

Читатель понимает, что быть сыном такого отца, как мой, дело нелегкое. В юности, чтобы подтянуться к его уровню, я всячески пытался закалять свою волю и смелость: прыгал с большой высоты, лез в драку (иногда без особой нужды!), в эвакуации переплывал Каму, едва не утонув...

Когда мне было лет восемь, отец, увидев из окна, что я на улице с кем-то подрался, вышел на балкон и стал кричать мне: «Бей, как я тебя учил!».

Особо благодарен я отцу за то, что он подзадорил меня на даче залезать на высокие сосны, чтобы спиливать сухие сучья, что было только поводом. Я подставлял к стволу трехметровую стремянку, так как внизу стволы были совершенно гладкими, и, поднявшись по ней до первых сучков-пупырышков, начинал по ним карабкаться вверх, опираясь на эти пупырышки ногами и обхватив ствол руками. Ножовку, чтобы спиливать сухие сучья, я подвязывал к поясу. Мне было тогда лет 16 или 17. Отец, лежа себе спокойно внизу в шезлонге, координировал мой подъем и спуск: куда ногу ставить — левее, правее, еще чуть выше, пониже! И подбадривал: «Не бойся! Сучки у основания очень прочные». Мать при этом всегда уходила в дом, чтобы не видеть «этого безобразия».

Когда я добирался до зеленых ветвей, напряжение страха сменялось блаженством. По твердым ветвям я легко вылезал на самую вершину сосны, которая всегда раскачивалась от ветра, как мачта парусного судна. Там я садился на сук и отдыхал, наслаждаясь невообразимой красотой окружавших меня зеленых сосновых вершин под голубым небом. Земли сквозь ветви не было видно совершенно, и это была какая-то другая планета. Иногда на соседних вершинах сидели красавцы дятлы в красных шапочках и с красными животиками, которые с любопытством смотрели на меня. Я вспоминаю те картины, как счастливый цветной сон, превосходящий своей сказочной яркостью реальную жизнь.

И сейчас, глядя на сосны, с трудом самому себе верю, что когда-то залезал на них. Вот куда я хотел бы вернуться!

Расскажу вкратце о литературной карьере отца. Он написал 14 пьес и том рассказов из западной и морской жизни. Некоторые из его пьес шли за границей. В Германии на рубеже 30-х годов большим успехом пользовалась комедия «Луна слева». Впервые ее поставил в Берлине известный немецкий режиссер Эрвин Пискатор, а потом она шла и во многих других немецких театрах. У нас дома хранился толстый альбом вырезок из немецких газет с рецензиями на эту пьесу.