Анхелес Мастретта - Любовный недуг

– Ты все перепутала, – воскликнул он, хватаясь руками за голову и садясь на высокую скамейку, чтобы оттуда потребовать у нее отчета. – Поэтому я всегда запрещал твоей матери здесь хозяйничать. Где мне теперь искать то, что мне нужно?

– Все в алфавитном порядке, – четко сказала Эмилия. – Я всю свою жизнь видела, как ты кружишь, чтобы что-нибудь найти. Мне бы понадобилось много лет, чтобы разобраться с тем, что ты знаешь на память или интуитивно. Разве ты сам себя не слышишь? Ведь по крайней мере двадцать раз на дню ты сам себя спрашиваешь: «Куда я это положил?» А теперь все легко можно найти.

Диего слушал, как она все это произносит безапелляционным тоном и думал, что дочка уже взрослая и что осознать это ему очень трудно.

– Зазнайка, – сказал он. – Спорим, ты не найдешь консервированную кассию.

Эмилия развернулась на пятках и подошла к третьему стеллажу.

– Что тебе принести, цветы или стебли?

– Цветы, – пробормотал Диего.

Эмилия взяла прозрачную склянку янтарного цвета, наполовину заполненную сиропом, в котором плавали маленькие белые цветы. Она вынула пробку и понюхала содержимое, прежде чем отдать ее Диего, хотя он издалека увидел, что она нашла то, что он просил.

– Для чего она используется? – спросил он, чтобы проверить ее.

– Не знаю, – сказала Эмилия, садясь на скамейку из светлого дерева, которая всегда принадлежала ей.

– В качестве слабительного для людей со слабым здоровьем.

– А почему она на меду? – спросила Эмилия.

– Потому что еще в тысяча пятьсот шестьдесят пятом году Николас Монардес в своей знаменитой книге писал: «…отваривая кассию и добавляя сахар – только так можно избавить ее от терпкого вкуса».

– Спроси меня еще что-нибудь, – попросила Эмилия.

– Древесину сассафраса, – сказал Диего.

– Найдешь на букву «с», потому что есть древесина, а есть корень. Для чего он нужен, я тоже не знаю. Помню, что мама его пьет, когда она в замешательстве, – сказала Эмилия, вручая ему гигантскую жестяную банку, полную коры и палочек, похожих на корицу.

– Его применяют в тысяче разных случаев, – объяснил Диего. – Даже, говорят, как приворотное средство.

– Нужно будет дать его Соль. Не думаю, что в мире найдется менее влюбленная невеста накануне собственной свадьбы, чем она, – сказала Эмилия.

– Сегодня вечером приготовим ей сироп, – сказал Диего. – А где перекись сурьмы? – спросил он, продолжая игру.

– Пятый стеллаж, прямо под рукой. Это сильнейшее противоядие.

– Откуда ты знаешь? – спросил Диего.

– А не о нем ли говорится в письме того испанского солдата, которое ты хранишь как реликвию вместе с богиней майя?

– Именно о нем, – ответил ей Диего. – Я читал тебе письмо?

– Никогда, – ответила Эмилия, думая, что она уже в том возрасте, когда можно доставить удовольствие отцу, дав ему возможность снова рассказать историю, которую она от него слышала уже двадцать раз.

Глядя, как дочь кусает себе губы, чтобы не улыбнуться, Диего вспомнил, что прочитал ей это письмо в качестве подарка на тринадцатилетие, но Эмилия твердо стояла на своем и вынудила его рассказать с самого начала историю про перекись сурьмы, описанную доном Педро де Осма и Сара-и-Сехо. Она прекрасно знала, что значил для ее отца пример испанского солдата, родившегося в XVI веке, который, отказавшись участвовать в завоевательных войнах, занялся исследованиями полезных свойств растений Новой Индии. Ей нравилось слушать о жизни этого человека, который между войной и наукой выбрал науку. Ее отец рассказывал так увлеченно, что она вслух поклялась себе самой никогда не забывать об этой судьбе.

Услышав эту клятву, Диего испытал сильнейшее желание рассыпаться в похвалах своей дочери. Но в те времена это считалось не очень педагогичным, поэтому он скрепя сердце спросил у нее о траве Хуан Инфанте.

– Она излечивает от ран и уколов стрел. Так говорится в твоей книге. Она стоит на букву «и».

– Посмотри на нее хорошенько, – сказал Диего. – У нее очень маленькие, покрытые волосками листики. Ее легко можно отыскать в поле, но нужно уметь отличить ее от похожей, но совершенно бесполезной травы. А эта заживляет самые тяжелые раны. А карболовая кислота? – спросил он.

– Вот она, господин учитель, – сказала Эмилия, приседая в реверансе.

Довольный игрой, Диего попросил показать мышьяк в порошке, белладонну и еще многое другое. Эмилия без перерыва отвечала на все его вопросы, пока не пришел покупатель и не прервал их беседу.

Этот случай окончательно скрепил символический договор, основы которого были заложены в незапамятные времена. Они стали трудолюбивыми и веселыми напарниками, и даже воскресным утром от гремучей смеси запахов дрожала их лаборатория. Поэтому Хосефа знала, что нужно искать дочь в аптеке, за прилавком, рядом с Диего.

– Хочешь посмотреть на свою девочку? – спросил Диего, сделав ей жест рукой, чтобы она не шумела.

Он прошел вдоль стеллажей за прилавком и нашел банку с индийской коноплей на второй полке слева. Хосефа была посвящена в эту тайну: если вынуть банку, можно было увидеть всю лабораторию через стекло, находящееся на уровне глаз. Диего вставил его туда, когда открывал аптеку, чтобы, работая в задней комнате, знать, когда приходит покупатель.

Осторожно, как вор, двумя пальцами он вынул банку, передал своей жене, убедился, что Эмилия еще там, и уступил место Хосефе, чтобы она увидела все своими глазами. Она просунула голову между склянок, посмотрела секунды три и упала спиной на руки мужа, который уложил ее на пол и хотел было смочить ватку в нашатыре.

– Даже не приближайся ко мне с этой гадостью! – приказала ему Хосефа, вставая еще быстрее, чем падала в обморок. Она потерла руками лицо.

В лаборатории, двигаясь на цыпочках, Эмилия в такт только ей слышной музыке целовала в губы другую женщину, гладила ее лицо, плача и смеясь одновременно. Хосефа этого не рассмотрела, но под накидкой, закрывавшей голову и косы этой женщины, руки Даниэля сжимали талию самой счастливой на свете Эмилии.

Переодетый то женщиной, то знатным господином или крестьянином, Даниэль пересек границу и добрался до Пуэблы, и поцелуй Эмилии стал для него первым глотком воды после бесконечной пустыни.

– Они целуются, – произнесла Хосефа упавшим голосом.

– Вполне естественно, – сказал Диего.

– Думаешь, так и будет в двадцатом веке? – спросила Хосефа. – Мне придется тогда умереть, мне нет места в таком мире.

Эмилия, не прерывая поцелуя, на ощупь сняла с Даниэля накидку и парик. Потом он сам стянул блузку с длинными рукавами, застегнутую на все пуговицы до подбородка, и прижался обнаженной грудью к светлому платью, под которым к соскам Эмилии прилила вся ее кровь.