Пааво Ринтала - Слуги в седлах

Лаури прибыл в гробу, и вместе с другими юношами его торжественно проводили на кладбище. Пастор произнес трогательно красивую речь. Кристина плакала. Он вспомнил, что Лаури хотел заниматься физикой, и тоже заплакал. Пастор продолжал говорить. Это было красиво, но он не понимал слов, потому что речь шла о Лаури. Будь на его месте Пентти или Эса, может быть, он и понял бы, а с Лаури он не мог их связать. Он думал о реке и о юношах. То, что раньше считалось торжественным и почетным, теперь обернулось страданием.

Ему стало казаться, что это дурной сон, что с юношами случилось несчастье, виновник которого — он сам.

Потом наступили бессонные ночи. Он даже боялся заснуть, чтобы не приснилось то, чего уже нет.

Великая и свободная Финляндия, о которой он говорил сыну, рухнула тогда, когда на крышку гроба упала последняя лопата земли. Потом из винтовок трижды выстрелили в воздух, гроб стал исчезать под землей и военный оркестр грянул гимн, подхваченный присутствующими: «Наш край, наш край, наш край родной...»

Мальчик погиб, а он стоял у могилы и мучительно думал: где найти твердую почву своим убеждениям?

С этими думами он так и стоит тут по сей день.

Кристина ждет его к обеду. Но он не торопится домой. Сначала надо побывать у Пентти.

Ему пришлось ждать Пентти почти целый час. Темноволосое существо, у которого вместо лица красный, широкий эллипс, обрамленный до самых глаз сооружением, высмотренным в фильмах, объявило ему безапелляционно:

— Занят. И ушло.

Он сидел в приемной и рассматривал стены. Смотрел на гравюры. Отечественные. Послевоенная финская графика достигла довольно высокого мастерства, но только в технике, во внешних приемах. По содержанию в ней нет ничего нового. Она родилась с опозданием на тридцать лет. Наши графики стремятся только к одному — считаться художниками.

Смешно.

Они рисуют не лучше меня. Покупает этот Пентти что попало. Кто-то, конечно, ему посоветовал.

Конторское диво проходит через приемную и исчезает в дверях, прежде чем он успевает встать.

— Постойте!

Диво возвращается и натягивает на свои органы зрения и речи такое выражение, которое называется приятной манерой обслуживания. Это условный рефлекс. Конторские красотки действуют всегда одинаково. Как дрессированные животные, они реагируют на определенные раздражители. В данном случае я — такой раздражитель, на который следует осклабиться.

— Чем могу быть полезна?

— Сколько времени этот самый Пентти собирается быть занятым? Мне надо с ним поговорить.

— Минуточку, прошу вас, — говорит женщина и упархивает за дверь.

Минуточка длится и длится, прежде чем вестница возвращается.

— Пожалуйста, директор свободен.

— Неужели свободен? — говорит он.

— Простите?

— Я сказал, неужто он в самом деле свободен? — повторяет он зычным голосом. Он видит, как женщина пытается его понять, видит, каких границ достигает ее мысль, прежде чем оборваться, и тогда вокруг ее рта появляется растерянная гримаса — тут и конец мысли.

Он входит в кабинет Пентти.

— Здравствуй.

— Здравствуй. Извини, тебе пришлось ждать. Почему ты сразу не сообщил?У меня был в гостях один англичанин и просидел, чертов сын, полдня, рассказывая всякую чушь.

— Ну и тупые же у тебя служащие. Почему ты не разгонишь их к черту и не возьмешь получше?

— Это очень хорошая девушка, если ты ее имеешь в виду.

— Я этого не заметил.

Они стоят рядом. Пентти на голову ниже отца, но он Крепкий мужчина. Может быть, поэтому Пентти всегда говорит грубо, по-мужски. Пентти самый маленький, даже Кайса, кажется, длиннее его.

— Вид у нее просто тупой.

— Господи, если бы ты знал, как трудно найти порядочных конторских служащих.

— Но ведь есть же такие учреждения, которые определяют профпригодность и подбирают работодателям подходящий товар.

— Черта с два! Я уже пользовался помощью братьев-психологов. И не предъявлял им высоких требований, но они не справлялись даже с самым малым. Я просил только таких телефонисток, которые не бегали бы вечно писать, но даже и этого не получил — через коммутатор никогда никуда не дозвонишься.

Его смешат Пенттины истории.

— Ты хочешь невозможного, — говорит он. Он всегда любил Пентти. Хотя Пентти и не то, что Лаури, но он работяга и в нем есть энергия.

— Я пришел поговорить про твои хлопоты по расширению, — говорит он.

— Я сразу же начну расширяться, как только наберу достаточно капитала, — говорит Пентти, сжимает руку в кулак и, разжимая его, открывает короткие толстые пальцы. Из-за этих пальцев уроки музыки закончились для Пентти, едва начавшись, вспоминает он.

— Нынче такие времена, что вся эта кредитомошенническая деятельность, называемая косметической промышленностью, приносит до черта денег. Но этим я заниматься не стану. Не хочу готовить новые мази от бородавок для прислуг, стареющих заводских девиц и школьников. Для этого не надо быть химиком. Для этого достаточно набивать тюбики навозом и отправлять в магазины. Торговля идет бойко. Такая она вся — косметическая промышленность. Я в этом пачкаться не буду. Я пойду в прежнем направлении. Когда чертовы геологи начнут составлять карту скалистой Финляндии и кончат собирать камешки и другие памятные предметы, тогда начнется работа для меня.

— А как у тебя с деньгами?

— Плоховато, конечно, плоховато. Я беру каждую марку, которую только удается получить в долг, Банки, к счастью, терпеливы. И беды у меня нет. Но если ты вступишь в пай, будет лучше. Речь идет о таких малых капиталах, что твоя доля составит шестую часть всей затеи. Правда, как мы уже говорили, на это уйдет все, что ты сумел скопить.

Об этом действительно был разговор.

Он бы вышел на пенсию, купил старый хлев и забавы ради стал разводить шампиньоны. Все остальное пошло бы Пентти на его предприятие: городская квартира, земельный участок, акции и лес с его прекрасными деревьями. Лес бы весь вырубили и на берегу воздвигли Пенттины строения. Пентти не о чем горевать. Как не помочь сыну? Ни на что другое он больше не годен.

А если он не выйдет на пенсию? Если его выставят раньше времени? Тогда проекты насчет хлева и шампиньонов навсегда останутся проектами. Тогда придется искать другую работу, и городская квартира ему понадобится.

— Я стал подумывать, может, и не отдавать тебе лес и землю.

— Тогда из моих намерений ничего не получится.

— Но ведь у тебя есть тот лес и та земля, которые я тебе выделил.

— Этого мало. Чтобы кое-как хватило, надо сложить все вместе и уговорить присоединиться к нам Кайсу с Оскари.

— Мне надо еще подумать.

— В чем дело, почему ты так колеблешься?

— Понимаешь... Собственно, для этого я и пришел. Дело, видишь ли, в том, что наши господа и я...