Вейо Мери - Шофер господина полковника

На правой стороне дороги стоял красный домик. На его стене — желтый почтовый ящик и почтовый герб. К закоулку домика шла телефонная проводка. Вокруг стен — грядки клубники, а дальше — огород, и все это огорожено сеткой от кур. Через окошко домика было видно другое окно, внутри комнаты, иначе говоря — помещение просматривалось насквозь. Была видна женщина, накалявшая столовый нож в топке плиты. Мужчина приподнял руки, читая газету. Снаружи на стене, выходящей в огород, засунут под жердь сноп для птичек. Маленькая птичка летела на воздушных волнах над огородом. Она яростно трепыхала крылышками, когда поднималась, потом переставала трепыхать и падала, а потом снова устремлялась вверх.

Дорога опять опустилась в лощину и потом поднялась на мыс со сплошным леском. В низине песок был коричневый, мелкий, а на мысу обычная дорожная щебенка, где много гладких камешков, похожих на миндаль и бобы. Они шелестели под машиной и закапывали друг друга. Справа от дороги — кооперативная лавка с большим двором, предназначенным для хранения, например, трех бочек бензина в его конце, на подставке: две на боку, одна стоймя.

Между бочками и кооперативной лавкой пылил пятидесятиметровый песчаный пустырь, примерно на полтора метра выше дороги, спускавшейся к берегу. На полутораметровом склоне были устроены каменные ступени и рядом проложена дорожка. По другую сторону дороги стоял ветхий киоск с крыльцом. На крыльце, на скамейках сидели люди в самом худшем возрасте — трое мальчишек и три девчонки, пятнадцати-шестнадцатилетние озорники: белые резиновые тапочки, синие джинсы, рубашки карамельной расцветки, красный и синий мопеды. На углу киоска цветная реклама кока-колы, и рядом, у Двери, кинореклама, черно-белая, как страница газеты, с громадным портретом Аниты Экберг. Анита Экберг отдавалась в черных перчатках до самых плеч. Ее руки казались ногами в черных чулках. У Аниты всего было вдоволь, так что все другое случалось за ее спиной, кроме того, что с ней самой случалось. Это, известно, совсем другое дело, чем то, что изображалось на кинорекламе. На кадрах у нее все было, как у королевы Кристины. Но в настоящей жизни, во время печатания рекламы, ей выпадало много куда более приятных дел: она ела, купалась и надевала чистую сорочку, сидела в качалке и курила, обнимала мужа и гладила его по голове. Ее глаза провожали тебя, куда бы ты ни шел. Она глядела и махала обеими руками. Ее рука была красива, как бедро Мерилин, и столь же тонка. Фильм был выпущен прошлым летом. После этого случилось многое, о чем здесь ничего не знали. В стране правили социал-демократы, Мобуту властвовал в Конго, и чего только не произошло в мире.

Мыс был шириной двадцать километров, и такой же длины песчаное низкое побережье, откуда видно было далеко окрест простым глазом. Нигде нельзя было спрятаться, разве только в машине. На лесистых берегах и заросших островках ничего не видно, если не осветишь себя бенгальскими огнями или не пустишь ракету. Дачи были так запрятаны, что их выдавал лишь покрашенный белым флагшток да пристань или отблеск окна, когда ветер захлопывал его.

В конце мыса устроена пристань — сколоченный из толстых досок настил, напоминающий пол в комнате. По двум боковым сторонам — надежные перила и скамьи. В уголке пристани было сложено пять кирпичей. Они рассказывали много разных историй, кто хотел, мог присвоить их, выслушав все до единой. Может, кирпичи были единственным багажом какого-то несчастливца, последней его собственностью; запоздалый отблеск озера остановил его здесь, и тогда он заметил, что был богаче без этих кирпичей. Озеро простиралось во все стороны, но больше вправо — туда оно тянулось проливом километра два в длину и полкилометра в ширину, в конце которого открывалась необозримая водная гладь. Противоположный берег был виден, но это была только черта, за которую не могло зайти солнце.

Пелтола сидел против солнца. Оно не давало ему смотреть. То было время года, когда солнце вовсю пользовалось своей властью и показывало это каждому, как пьяный полицейский. Оно светило в упор и высвечивало женские бедра сквозь юбки, освещало прихожие и стены в глубине домов, верхушки деревьев снизу, и находило под изгородью спрятанную хозяином бутылку вина, и прочитывало этикетку на этой бутылке, и обнаруживало скрытое под кучей хвороста мертвое тело. Оно вытягивало тени невероятной длины. Это был натиск света. Этот натиск утомлял людей, они двигались с трудом.

Было 20.41. Полковник не показывался. Возможно, он высматривал Пелтолу в бинокль из окна какой-нибудь дачи и за каждую минуту опоздания вырезал ножом метку на подоконнике. Их уже насчитывалась сорок одна. У Пелтолы объяснение было наготове: банька, перегородившая дорогу. Если б они не успели доставить ее в деревню, она сама объяснилась бы с полковником. Объяснение было надежное, короткое и местное, никогда раньше он подобного не использовал. Если полковник не захочет поверить, ему это будет нетрудно. Ему все легко, чего он сам не делал для себя обременительным. Пелтола встал, обтянул спинку переднего сиденья и оглядел, в порядке ли все внутри. В машине не должно быть ничего не закрепленного на своем месте. И не было. Не слышалось и тихого женского шороха, который, конечно, слышишь в таком месте, хотя и знаешь и вдобавок видишь, что там никого нет. И фотоснимков на память от бесчисленных сидевших здесь не осталось на заднем сиденье.

Один из мальчишек взял красный мопед и выехал на полметра вперед. Он отправился на пристань и показал себя мимоходом. На пристани показал себя снова. Он проехался по крайней доске, вернее, он ехал, не включая мотора, отталкиваясь ногой. Потом он включил мотор и попробовал просверлить задним колесом дыру в досках. Он сильно рванул с места и перелетел на землю, прогремел по камням и перескочил с обрыва прямо на двор кооператива. Там он производил шумовые эффекты, заимствованные из военных фильмов. Так самолет два раза спикировал на здание и обстрелял из пулемета. Здание гремело, как в грозу, и пробовало отпугнуть нападающего. Немного погодя из леса отзывалось громыханье.

Парень, вернулся к киоску, пропахав тут ногами глубокие канавы. Облако пыли скрыло его до колен и реяло над землей. С пылью ничего нельзя было поделать. Она распространялась и проникала в чуткую сердцевину цветов и зелени, связывала свободную влагу. Пыль дотянулась низиной до оконечности мыса. Она пахла в воздухе, как бывает перед дождем, когда первые крупные капли выбивают ее из песка и доносят ее запах.

Парень кружил вокруг киоска и выискивал, каким бы образом заставить его исчезнуть с лица земли, чтобы можно было ехать прямо с того места, где он сейчас стоит. Парень затормозил у крыльца и позвал: