Джеральдина Брукс - Люди книги

Ночь тянулась бесконечно. Боли нарастали. Крики надсадили горло, так что слышался только хрип. Рути могла только смачивать лоб Розы и держать ее за плечи во время схваток. Неужели младенец так и не родится? Она боялась представить себе то, что происходит между ног Розы, но та снова застонала. Рути со страхом встала на колени перед женщиной, которую так любил ее брат. Мысль о нем и о муках, которые он переживал в этот момент, прибавили ей смелости. Она осторожно развела колени Розы и задохнулась от страха и паники. Темная головка ребенка проталкивала себе дорогу в тугой, сопротивляющейся коже. Роза преодолела страх и дотронулась до головы, стараясь ухватить маленький череп и облегчить ребенку проход. Роза была слишком слаба, чтобы тужиться. Шли минуты, час, прогресса не было. Все трое оказались в ловушке: ребенок в неподдающемся родовом проходе, Роза — в агонии, Рути — в страхе.

Она придвинулась ближе к искаженному отчаянием лицу Розы.

— Я знаю, ты устала и страдаешь, — прошептала она.

Роза простонала.

— Но у этой ночи могут быть только два окончания. Либо ты найдешь силы и вытолкнешь из себя ребенка, либо умрешь.

Роза взвыла и подняла руку в слабой попытке ударить Рути. Однако простой смысл слов дошел до нее. Когда подступила следующая схватка, она собрала оставшиеся силы. Рути видела, как детская головка нажала, плоть прорвалась. Рути обхватила рукой головку и извлекла ее. Затем плечи. И вот ребенок у нее на руках.

Это был мальчик. Но долгая борьба слишком измучила его. Крошечные ручки и ножки безжизненно болтались в руках Рути. Крика не было. Рути с отвращением перерезала пуповину маленьким ножом и завернула в тряпку, оторванную от собственного плаща.

— Он что… мертв? — прошептала Роза.

— Похоже, что так, — мрачно ответила Рути.

— Ну и хорошо, — вздохнула Роза.

Рути поднялась с колен и отнесла ребенка в глубину пещеры. Колени болели от долгого стояния на камне, но не потому глаза ее наполнились слезами. Как может мать радоваться смерти собственного ребенка?

— Помоги мне! — воскликнула Роза. — Здесь что-то такое… — Она взвизгнула. — Чудовище! Выходит из меня!

Рути обернулась. Роза изгибалась, лезла на стену, испугавшись вышедшего из нее последа. Рути взглянула на блестящую массу и содрогнулась. Потом вспомнила кошку, рожавшую котят в углу двора, и послед, который из нее вылезал. Глупая, суеверная христианская шлюха, думала она, давая волю гневу и ревности к этой женщине. Она положила безжизненный сверток, шагнула к Розе и ударила бы ее, если бы синяки на ее лице, видные даже в сумрачном свете лампы, не вызвали у нее жалости.

— Ты выросла на деревне… Неужели не видела послед?

Гнев и горе сделали дальнейший разговор с Розой невозможным. Рути молча разделила имевшиеся у нее запасы — сыр, хлеб и воду, которые дал ей Миха. Половину положила перед Розой.

— Поскольку сын тебя не интересует, тебе, думаю, все равно, если я похороню его по еврейским законам. Я возьму тело и закопаю его, как только настанет рассвет.

Роза громко вздохнула.

— Его ведь не крестили, так что какая разница?

Рути завязала провизию в то, что осталось от ее плаща. Перекинула узелок через плечо. На другое повесила мешок, в котором лежал маленький пакет, бережно завернутый со всех сторон и перевязанный ремешком. Затем взяла тельце младенца. Ребенок шевельнулся в ее руках. Рути посмотрела и увидела глаза своего брата, теплые, добрые, доверчивые глаза. Они смотрели на нее и моргали. Она ничего не сказала Розе. Та свернулась в клубок и спала. Рути быстро вышла из пещеры. По тропинке шла быстро и осторожно, боясь, что ребенок заплачет и выдаст секрет, что он жив.

В воскресенье, сразу после того как прогудел полдневный колокол, королевские глашатаи затрубили в фанфары по всей Испании. Жители собрались на городских площадях послушать объявление короля Арагона и королевы Кастилии.

Рути, одетая как христианка, в плохо сидящей на ней одежде, которую она вынула ночью из сундука в разоренной спальне Розы, прошла через толпу по площади в рыбачьем поселке поближе к глашатаю. Речь была длинной, начиналась с описания природы вероломных евреев и несостоятельности мер, которыми пытались остановить их дурное влияние на христианскую веру.

«Поэтому мы приказываем… всем иудеям и иудейкам, какого бы возраста они ни были, что живут в означенных королевствах… к концу июля нынешнего 1492 года покинуть указанные королевства… им запрещается возвращаться сюда под страхом смерти».

Иудеи не имели права забирать с собой золото, серебро или драгоценности. Они должны были выплатить все долги, но не имели права забирать собственные деньги. Рути стояла под горячим весенним солнцем, оно светало на непривычный головной убор. Мир для нее рушился. Люди вокруг ликовали, славили Фердинанда и Изабеллу. Никогда еще не чувствовала она себя такой одинокой.

Иудеев в деревне не было, потому Рути и пришла сюда, взяв, что могла, из дома Сальвадора. Она не считала это воровством, так как вещи, которые она взяла, были для внука Сальвадоров. В деревне нашла кормилицу. Сочинила неправдоподобную историю о том, что ее сестра погибла в море. К счастью, женщина оказалась невежественной и глупой. Она не стала расспрашивать Рути, не удивилась, почему роженица вообще оказалась в море.

Народ разошелся, с песнями и проклятиями в адрес поганых иудеев. Рути побрела к фонтану и опустилась на парапет. Каждая тропинка перед ней была дорогой в темноту. Пойти домой, к матери, означало сдать себя в руки инквизиции. Притворяться христианкой было невозможно. Она обманула тупую крестьянку, но, когда ей надо будет найти жилье или купить пищу, обман тут же раскроется. Стать христианкой — обратиться в чужую веру, как уговаривали монархи всех евреев — было немыслимо.

Рути сидела, пока не настали сумерки. Если бы кто-то пригляделся, то заметил бы, что маленькая девушка раскачивается взад и вперед, молясь Богу. Но Рути была не из тех, на кого обращают внимание.

Когда наконец косые лучи солнца окрасили в оранжевый цвет белые камни, она поднялась со своего места. Сняла с головы платок христианки и выбросила его у фонтана. Вынула из сумки свой шарф и накидку с желтым опознавательным еврейским знаком. Теперь она уже не опускала глаза, а шла по площади мимо глядевших на нее христиан и смотрела на них гневно и решительно. Дошла до прибрежной хибарки, где ждала ее кормилица вместе с ребенком.

Солнце село, темнота скрыла ее от любопытных глаз. Руфь Бен Шушан вошла в море, прижав к груди ребенка, и остановилась, когда вода дошла до пояса. Развернула младенца и набросила пеленку себе на голову. Карие глаза моргали, глядя на нее, маленькие кулачки молотили воздух.