Всеволод Бенигсен - ГенАцид

— М-да. Ну и поэт. Хрен поймешь. А ты, видать, когда нормальные стихи давали, последним в очереди стоял.

Гришка обиженно вырвал книжку из Танькиных рук, запихал ее за пазуху и вышел из магазина. Потом вернулся и вдруг произнес четко, как иностранец, выучивший свою первую фразу на чужом языке:

— Нормальные стихи.

Танька была так потрясена этой простой комбинацией из двух внятных русских слов, что даже не нашлась, что ответить Гришке, тем более его уже и след простыл.

Впрочем, долго горевать в одиночестве ей не пришлось. Народ повалил валом.

В следующие полчаса Танька пришлось выслушать целую гору произведений — тут были и стихи, и проза, и даже философские трактаты. Кто-то просто читал, кто-то просил Таньку сверить произносимый текст с оригиналом, кто-то, как бабка Агафья, спрашивал, что значит та или иная строчка. К десяти часам у Таньки закружилась голова и заболел живот. Ей казалось, что продуктовый магазин наполнился поэтами и писателями всех мастей, которые галдят, кричат, смеются, обливаются слезами, шутят, философствуют и признаются в любви. И в тот момент, когда в литературном потоке наметился небольшой перерыв, на пороге появился Валера-тракторист. Неудивительно, что встретила она его агрессивным вопросом, не собирается ли он тоже читать стихи. Втайне она надеялась, что он зашел просто потому, что захотел повидать ее.

Валерин ответ «можно и стихи» разбил ее надежды вдребезги.

— Ладно, шпарь. Только давай что-нибудь про любовь.

Валера откашлялся, снял кепку, пригладил волосы и отставил одну ногу назад. Затем засунул левую руку в карман, а правой зажал в кулак кепку. «Тут главное — не бубнить, — подумал про себя Валера. — Четко и громко». Декламацию стихов он представлял себе именно таким и именно в такой позе, ибо, кроме Маяковского, никого из поэтов, читающих стихи, не видел. Правда, зажатая в правой руке кепка придавала ему сходство скорее с Лениным, и Валера на секунду даже подумал об этой нехорошей схожести, но других вариантов не было.

— Бродский! — почти прокричал он.

— Да не ори, — вздрогнула Танька. — Я не глухая.

— А-а. Понял.

Валера почему-то зажмурился и начал вращать кулаком правой руки, как бы задавая себе ритм.

— Круги в глазах? Это бывает, — неожиданно раздалось справа от Валеры. — Дай-ка мне, Танюш, каких-нибудь сигаретец с фильтрецом.

Рядом стоял незаметно вошедший в магазин дядя Миша. Он добродушно глянул на опешившего Валеру и повторил:

— Бывает, бывает. Не сумлевайся. У меня тоже давеча круги перед глазами стояли. Жуткое, понимашь, дело. Это все водка, Валерка. Она, проклятая. Бросай ее к чертям. Да и курево тоже. Я, вишь, уже на сигареты с фильтром перешел. Здоровье уже не то.

Валера расстроенно опустил руку и облокотился на прилавок. Танька усмехнулась.

Дядя Миша заплатил за сигареты, но не ушел, как надеялся Валера, а остался, будучи явно в настроении поговорить «за жизнь».

— Ты старику поверь. Да, Танюх? — подмигнул он Таньке и тут же зашелся в сухом трескучем кашле. — О! Слыхали? — показал он рукой на грудь. — Спасу нет. Как ночью зайдусь, так хоть волком вой. И жене неудобство.

— Ну ты б и принял лекарства какие-нибудь, — глядя в сторону, раздраженно произнес Валера.

— Ой, да что с них толку? Вот в советское время — это да. Тогда «скорую» вызывай не хочу. А сейчас сплошное непотребство. Сначала ждешь два часа, а потом приедут — лучше б не приезжали. «Достал ты уже нас, батя, — говорят. — Каждую ночь вызываешь. Как на работу к тебе ездим». Видали? Достал я их. А что мне прикажете делать? Помирать? Это я завсегда и без ихней помощи успею. Им бы только в могилу людей быстрее свести.

— Ну, это ты переборщил, дядя Миша, — попыталась утихомирить разошедшегося старика Танька.

— Да ничего не переборщил! — неожиданно взорвался тот. — На прошлой неделе приезжают такие и прямо с порога заявляют: «Бессонница замучила? А давай, папаша, мы тебя усыпим?» Меня чуть кондратий не хватил. Я говорю: «Это как, хлопчики?» А они: «А вот так. Как собачек больных усыпляют, так и мы тебя. И нам хорошо, и ты спишь». И ржут, как два барана. А иной раз прямо намекать начинают, чтоб я им, мол, на лапу чего дал. Хрен им с повидлом, а не на лапу. Не на того напали. В мое время таких работничков — вжик, и к стенке!

— Ну, это ты хватил, дядь Миш, — засомневался Валера. — Когда это было, чтоб прямо «вжик, и к стенке»?

— Было, было. Это сейчас все умными стали. А в мое время чекушку пришедшему налить — это милости просим. А вот чтоб такие шутки шутить да внаглую деньги требовать со старика — это извини-подвинься.

— Ну и позвонил бы Зимину. Чего ты из района-то «скорую» зовешь?

— Верно, дядя Миш, — поддержала Валеру Танька. — Он на то и фельдшер, чтоб тутошним помогать.

— Да… — замялся старик. — Не доверяю я ему.

— Чего это? — удивился Валера.

— Да я ему говорю: «Вот здесь, мол, ёкает. И здесь чавой-то блюмкает». А он меня вроде как пощупал и говорит такой: «Ничего у тебя нигде не ёкает и не блюмкает. А то, что бессонница — это возраст. Курить, пить бросай. Еще нас всех переживешь». Ну разве ж это диагноз? Я вас спрашиваю. Разве ж так можно со стариком-то? В мое время за такой диагноз знаешь что было? Вжик, и к стенке!

— Снова здорово!

— Тебе весело? — старик понизил голос до интимного шепота. — Вот ты лыбишься, а Зимин, может, врач-убийца.

Валера рассмеялся:

— Ты чего, дядь Миш, ужастиков насмотрелся?

— Щ-щ-щ-щ, — зашипел дядя Миша. — Слыхал про врачей-убийц?

— Ну.

— Вот он один из этих самых.

— Так то ж при Сталине было. Зимина еще и на свете-то не было. Горазд ты выдумывать, дядь Миш, — покачал головой Валера.

— При Сталине, — обиженно передразнил его дядя Миша. — А сейчас что, нет таких, что ли?

Логика старика поставила Валеру в тупик — уступать больному воображению дяди Миши ему было лень, но заявлять со стопроцентной уверенностью, что «таких» сейчас нет, тоже было бы, наверное, опрометчиво.

— Не, — замотал головой старик, обрадовавшись, что привел Валеру в замешательство. — К Зимину у меня доверия нуль. Эти гаврики из «скорой» по крайней мере вколют чего-то, я хоть сплю потом. А у этого зимой снега не допросишься. Да и вообще, — неопределенно, но многозначительно закончил он.

— Что вообще?

— А то, что кошка у него такая черная есть.

— Машка, что ли? Ну и что?

— А вот и то. Видал, как дорогу перебегает, зараза? Туды-сюды, туды-сюды. Спасу нет, хоть плюй, хоть крестись. Я ей и кричу, и палку в нее швыряю. А ей хоть бы что. Как будто меня не слышит, не видит. В мое время знаешь, что за такое было? Вжик, и к стенке!