Андрей Марченко - Наследство одной ведьмы

Все же был в нем какой-то секрет — носился он по институту бегом, писал быстро. Его руки всегда были в меле — из-за спешки за тряпкой он никогда не ходил, а стирал ненужное прямо ладонью. Журналы посещения подписывал не глядя. Если приходил один студент — читал лекцию и для него, если не приходил вовсе никто, то закрывал кабинет и уходил на кафедру к своим установкам.

Я шел за ним. По дороге он мне что-то рассказывал из своего предмета — я провел рядом с ним семь лет, но даже на последнем году я понимал его речи ненамного лучше, чем в самом начале.

Думаю, и я ему был не нужен — не будь меня он бы все равно бормотал бы под нос свои формулы, как иной насвистывает опереточные мотивчики.

А затем он включал свои установки, вода с ревом наполняла огромные накопительные баки, и во всем институте резко падал напор воды.

Иногда он забывался и кричал мне наподобие:

— Покрути-ка седьмой вентиль.

Командовал он так уверенно, что я часто хватался за указанное. Но руки проходили сквозь рукояти. Все, на что меня хватало — это нажать какие-то не слишком тугие кнопки.

— Тоже мне — призрак. — Ругался профессор. Скажи мне, ты знаешь будущее?

— Я покачал головой.

— А скажем, вот можешь вызвать дух?… Ну, положим, Да Винчи?…

— На кой он вам? Вы же все равно не знаете итальянского?

— Да что за манера отвечать вопросом на вопрос. Ты не уходи от ответа, а прямо отвечай — можешь вызвать или нет?

— Тоже нет… — соглашался я.

— Так в чем же всесилье призрака? Что ты можешь такого, чего не могу я?

В смятении я пытался стереть пыль со стола, но вместо этого пальцы проваливались сквозь стол и даже сквозь пыль.

— Зато я буду жить вечно.

— Ну да — только потому что уже умер.

Но говорил он так, конечно, не со зла. Порой отдыхая и задумчиво жуя, он не глядя протягивал бутерброд. И только через время будто просыпался и бормотал:

— Прости, Франц, я не подумал… Прости…

Профессор умер примерно в то время, когда человек впервые стал паковать вещи в космос.

Умер он дома и я не видел, как он ушел. Он успокоился, хотя я надеялся, что он останется призраком.

На его похоронах я был единственным приведеньем.

Впрочем, и людей там было не густо.

Именно в те дни появилась легенда о призраке моторного корпуса.

Расстроенный смертью профессора я был немного не в себе, не разбирал дороги, путал места и времена. Иногда казалось, что я слышу в коридорах его шаги, его голос. Я выбегал — но то было лишь заблудившееся эхо.

И странное дело — порой, от волнений я становился видимым. Порой, я слышал, люди видели мои руки, голову, иногда даже целиком. Видинное вселяло в людей страх панический и иррациональный.

Но образ был расплывчатым, исчезал я быстро, и меня, конечно же никто не опознал.

Большинство тут же связало появившееся приведенье с недавней смертью профессора и стали именовать меня его призраком.

Но память, даже призрака небезбрежна — уже через полгода я почти не тосковал об умершем, перестал быть видимым.

Легенда прожила недолго — через десять лет я о ней уже не слышал.

О когда-то пропавшем без вести немце никто не вспомнил вовсе.

Что мне еще рассказать о себе, о своей жизни?

Я — земляк маршала Кессельринга. Кстати, мало кто знает, что он был не человеком.

Альберт Кессельринг, «Смеющийся Ал» был вампиром. Именно поэтому на большинстве фотографиях он в солнцезащитных очках. Вампиры вообще плохо переносят дневной свет. В следствие своей природы он пошел в авиацию — он не мог не летать.

В биографических справочниках вы найдете, что умер в Бад-Наумгейне. Но думаю, это не так — Альберт был жизнерадостным, и вряд ли в его планах было умирать в этом столетии. Вампиры практически вечны, и я думаю, что под могильной плитой лежит совершенно другой человек.

Говорят, у каждой не успокоившейся души есть невыполненное дело. У меня такого дела нет — или я его не знаю. Или знал, но забыл напрочь — мне нравится этот мир, и я не спешу его менять на что-то иное.

Про дела я слышал от людей — а много ли они разбираются в призраках? Думаю, поменьше призраков. Ведь приведения были людьми, а люди призраками — никогда. Во всяком случае, у всех моих знакомых призраков особых дел нет.

Много ли в городе наших? — спросите вы.

Призраков-то?…

Призраков, привидений, духов, фантомов?

Немного, но есть.

Я не буду рассказывать про всех, но несколько слов скажу.

Ночью пятого дня сентября на станции останавливается целый призрачный поезд. Его кондуктора злы и не пускают в вагоны посторонних, а билеты не продают ни в одной кассе. А в остальном — все как положено: из окон на нас смотрят пассажиры, впереди состава призрачный паровоз, которым управляют души машиниста и кочегара. В топке холодным синим светом бьется пламя, будто чье-то сердце. Машинист курит папироску и выглядывает в окно. Он будто смотрит на семафор, но семафора не вижу даже я. Наконец, он видит знак — дает гудок… Этот гудок слышат даже люди. Колеса раскручиваются, вместо дыма из трубы бьет туман, и поезд набирает скорость. Куда спешат они? Торопятся к отплытию Летучего Голландца, «Лузитании» или «Нормандии»?…

Еще бывает, посреди центральной площади вырастает церковь. Я узнавал — сто лет она действительно стояла на том месте. Двери храма закрыты и туда не могут войти даже приведенья. До утра слышно пенье, всю ночь идет служба, а к утру ветер рвет призрак на части.

От центральной площади к сортировочной идет узенькая улочка. В доме, где жил митрополит, сейчас собес. Те, кто работают в здании, клянутся, что иногда слышно шаги расстрелянного митрополита. Но это не так. Призрак там действительно есть, но это приведенье монастырской кухарки. Она и митрополит были примерно одинакового сложения, потому их шаги и путали. Женщиной она была спокойной и больше всего на свете любит спать — так она проспала свою смерть и последнее причастие.

В старом водонапорной башне живет призрак вовкулака-оборотня. Мы знакомы, но особо не общаемся. С ним невозможно говорить — он постоянно воет и теряет человеческий облик.

После смерти профессор а я опять остался один.

С иными привидениями общался я редко — город был слишком велик, чтоб пересекались наши интересы и дороги.

Я часто слушал чужие разговоры, но сам почти не разговаривал? Да и с кем? Только с собой.

Чем заняться одинокому призраку в городе живых?

Всезнающие люди говорят: перво-наперво мужчина-невидимка должен сходить в женскую баню.

Нет, я умер молодым, да и восемьдесят лет для призрака — совершенно детский возраст…

Ну сходил я туда пару раз… И что дальше?… Что мне делать с этим богатством.