Джон Фаулз - Червь

В: Ох, не верю я в твоё рождение свыше, ни вот на столечко не верю. Чепец и юбка скромные, а сама всё та же. В том лишь отличие, что усвоила себе ещё один порок: тешишь себя, умствуя против веры, которую внушили нам праотцы в премудрости своей. Вот каким злокозненным способом ищешь выместить свою низкую досаду. Ты ведь, когда была потаскухой, служила мужчинам для удовольствий, оттого теперь и мечтаешь поставить себя так, чтобы отныне они служили тебе, а старое отбрасываешь прочь, словно ленты, что ещё в прошлом году вышли из моды. Для тебя, лукавой потаскухи, религия не больше как личина, средство получше устроить свою неженскую месть.

О: Я в эти твои силки не попадусь.

В: Вот на, силки! Какие силки?

О: Ты ведь ждёшь, чтобы я признала, что все мои мысли заняты отмщением, как у какой-нибудь злыдни или сварливицы. Думаешь, тогда я остерегусь следовать благим побуждениям из боязни, как бы их не стали толковать в худую сторону.

В: Я твои мерзкие помыслы вижу ясно.

О: Так узнай, какие такие у меня мерзкие помыслы. Свет этот почти во всём устроен не праведно. Не Господом нашим Иисусом Христом он так устроен, а людьми. И умысел мой — его переменить.

Аскью впивается в Ребекку глазами. Теперь уже он отвечает собеседнице молчанием. Женщина сидит на деревянном стуле, выпрямившись, руки всё так же лежат на коленях. Она пристально смотрит ему в глаза, словно видит перед собой самого антихриста собственной персоной. Её взгляд всё ещё не лишён смирения, однако лицо напряглось: ясно, что она готова стоять на своём и не возьмёт назад ни единого слова. Наконец Аскью обретает дар речи, но его возглас — не столько обращение, сколько оценка:

— Лжёшь! Ах ты лгунья!

Женщина точно не слышит. Джон Тюдор отрывается от записей и поднимает голову, как бывало всякий раз, когда в допросе происходила заминка. Ребекка смотрит и смотрит, не отводя взгляда. Так пошло с самого начала: стряпчий наседает, Ребекка глядит ему прямо в лицо и с ответами не спешит. Но терпение Аскью, как видно, на исходе. Накануне он решил сменить тон и побеседовать с женщиной приветливо, по-доброму, но мало-помалу убедился, что напускной приветливостью её не возьмёшь. Развязать ей язык не удавалось ни бранью, ни лаской: свою тайну — что же приключилось на самом деле — женщина хранила крепко. Раз или два стряпчий мысленно возвращался к тем дням, когда допросы велись настоящим образом — с дыбой, с тисками. Уж с их-то помощью недолго добыть истину. Но после принятия Билля о правах [163] Принятый в 1689 г. документ, который наряду с другими актами составляет основу английской конституционной практики; значительно ограничивает власть монарха и гарантирует права парламента и личности с такими методами в Англии покончено, исключения делались лишь для подозреваемых в государственной измене. Теперь этот обычай сохранился только в испорченных и нечестивых католических державах вроде Франции; Аскью же, при всех его недостатках, всё-таки англичанин. Однако его английской невозмутимости приходит конец.

В отличие от наших современников, которые на месте Ребекки, конечно, возмутились бы, что рассказ об их религии встречают недоверием и насмешками, как раз это Ребекку и не задевало. К такой недоверчивости и нападкам ей было не привыкать, иное отношение к её вере показалось бы ей необычным и до крайности подозрительным. Досадно было другое: допрос ведётся так, что ей не дают изложить своё вероучение с начала до конца, привести доводы в его защиту, показать его истинность, его насущную необходимость, страстную созвучность времени. По сути, стряпчего и женщину разделяют не только возраст, пол, сословная принадлежность, степень образованности, место рождения и неисчислимое множество других несовпадений; главное различие между ними кроется много глубже. Они представляют две несхожие стороны человеческого духа, возможно, коренным образом связанные с разными полушариями мозга, правым и левым. Каждое из них само по себе ни хорошее, ни плохое. Те, у кого более развито левое полушарие (и правая рука), обладают холодным математическим умом, любят порядок, ясно выражают мысли, как правило, осмотрительны и во всём держатся традиций; в основном благодаря таким людям обществу удаётся существовать без потрясений — или вообще существовать. Что же касается тех, у кого лучше развито правое полушарие, то они, с точки зрения строгих мудрецов или благоразумного бога эволюции, куда менее стоящая публика. Им в удел следует оставить какие-нибудь второстепенные сферы бытия — искусство, религию, где склонность к мистике и отсутствие логики придутся к месту. Они, подобно Ребекке, не отличаются трезвостью мысли и часто страдают непоследовательностью. Чувство времени (и понятие о своевременности) у них нередко притуплено. Они живут и скитаются большей частью в бесконечно разросшемся настоящем; в отличие от честных, добропорядочных правшей, которые чётко отграничивают это настоящее от прошлого и будущего и не позволяют им своевольничать, люди с правополушарным мышлением воспринимают «вчера» и «завтра» точно так же, как «сегодня». Беспорядок, смуты, перевороты — всё это их рук дело. Вот что они за люди, эти двое, живущие в 1736 году. Они стоят на противоположных полюсах, и не важно, что физиологическую подоплёку их противостояния стало возможно обсуждать лишь сегодня, много лет спустя.

В эту минуту левша Ребекка сдерживает свою правополушарную натуру из последних сил. Наконец она прерывает молчание и, словно размышляя вслух, произносит:

— Эх ты! Слепцом прикинулся, слепцом прикинулся.

— Не смей так со мной разговаривать! Я тебе запрещаю!

Женщина понижает голос:

— Запрещай, запрещай. Туча ты чёрная, ночь ты, Люцифер ты, и вопросы твои дьявольские. Думал, цепи законника будут глаза мне застить, а только сам пуще меня слепотствуешь. Не видишь ты разве, что этот мир погублен без возврата? Не новыми грехами — старыми, которые от века. Ничто как ветошь, тысячекрат изодранная, измаранная, и всякая нить в ней — грех. И знай, что дочиста её уже не отмыть и не обновить ни во веки веков. Ни тебе не обновить, ни твоей братии. И не обновить вам больше злых путей, на которые совращали вы невинных от самого их рождения. Или не замечаешь ты, что слеп вместе со своей братией?

Аскью порывисто вскакивает:

— Молчать! Молчать, тебе говорят!

Но с Ребеккой творится что-то невероятное. Она тоже поднимается и продолжает свою отповедь. Неторопливость сменяется скороговоркой, доходящей до невнятицы:

— Как чтишь ты Небеса? Тем, что учиняешь ад из века сего. Или не видишь ты, что единая твоя надежда — это мы, кто Христом жив? Отступись от путей своих, живи путями Иисуса Христа, ныне позабытыми. Твой мир — он насмешник, гонитель, только и ищет их истребить. Ты и братия твоя осуждены, непременно осуждены, и что ни день, то больше. И будет так: возродятся пути Его, и тогда увидят это грешники, и мы, люди веры, оправданы будем, а ты со своим легионом, проклятые во антихристе, за слепоту свою, за беззаконные пути осуждены. Так победим мы. Истинно говорю: Иисус снова грядёт, пророчество было. И свет Его просияет сквозь всякое дело и всякое слово, и мир сделается точно окно, и польётся свет, и станет в нём видимо всё какое ни есть зло, и покарается в аду, и ни одному подобно тебе осуждённому против того не устоять…