Пабло Туссет - Лучшее, что может случиться с круассаном

И пошли слезы. На сей раз она даже не пыталась говорить, сжала губы в нитку и сделала вид, что старательно раскладывает кучки травы по блюду, пока по щекам у нее не покатились крупные, как горох, слезы. Я оставил пирожки, стряхнул с ладоней тесто и крепко обнял Бебу. Она не вырывалась, только продолжала тереть кулаком глаза, но уж слишком у нее накипело, и она разрыдалась в три ручья.

– Слушай, не плачь, будь умницей. Неужели не понимаешь – случись с ним что-нибудь, ты бы уже давно знала. И потом: что могло случиться с Себастьяном со всеми этими его дзюдо и тэквондо… Да если на него кто косо посмотрит, он его в порошок сотрет.

Все без толку. Мало того что она насквозь вымочила мне грудь рубашки, – по-настоящему Бебе сейчас нужно было внятное и утешительное объяснение того, где находится The First. И поскольку объяснение это Бебе сейчас было нужней всего, я ей его предоставил. К счастью, моя находчивость, не всегда блестящая, обычно в критических ситуациях меня не подводит.

– Послушай, Беба, только не пугайся. Понимаешь, Себастьян не может позвонить потому, что он в тюрьме… В камере предварительного заключения.

Я отпустил ее, и мало-помалу всплеск эмоций утих. Первым делом она отшатнулась, пристально посмотрела мне в глаза и крайне встревоженно спросила, что случилось. Пока я говорил, что ничего страшного не случилось, что его задержали по ошибке за сорок восемь часов и что он мог позвонить только один раз, у нее было время понять, что The First по крайней мере цел. Потом я рассказал ей, что его задержали в Бильбао, куда он поехал по делу Ибарры (в двух словах пояснив, кто такой Ибарра), что обвинили его в промышлекном шпионаже (это показалось Бебе чем-то некрасивым, но не таким серьезным, как убийство или грабеж), что обвинение безосновательное и адвокаты папеньки вытащат его оттуда через пару дней, воздействовав на следователя (?). Мне подумалось, что все это убедило Бебу, хотя помимо прочего мне пришлось заверить ее, что The First содержится в отдельной камере, где его хорошо кормят, где не холодно и не жарко, и что служащие держатся с ним более чем обходительно. Слезы по-прежнему комком стояли у нее в горле, но, по крайней мере, представить The First в симпатичной тюрьме типа тех, что показывают е сериалах, было уже не так трагично, сколь бы остро ни воспринимала Беба все происходящее с нами. Само собой, я предупредил ее, чтобы она держалась разумно, что мы не хотим ставить в известность маменьку, чтобы не причинять ей лишних неприятностей, и чтобы она не заговаривала об этом с папенькой, поскольку тогда он узнает, что я нарушил его запрет. И так далее.

Когда на кухне появилась маменька, Беба уже справилась с собой, утерла слезы, и мы снова лепили пирожки.

– Пабло Хосе, сынок, что ты здесь делаешь? Я думала, что ты в библиотеке, с отцом… Эусебия, ты приготовила салат из водорослей?

– Нет. И знаете, что я вам скажу: кому охота есть эти сопли, пусть сам их и готовит. Давайте, валяйте.

Последний сеанс состоялся у меня в библиотеке, с папенькой. Он был вполне в своей тарелке: белоснежная рубашка с засученными рукавами, небрежно повязанный галстук, во рту – наполовину выкуренная сигара, и никаких видимых следов гипса и костылей. Понемногу он становился таким, как всегда: трудновообразимым сочетанием Уинстона Черчилля и Хесуса Хиля. Он разговаривал по телефону, усевшись на своем пестро захламленном письменном столе. Тут были: семейные портреты, фотографии близких (в том числе и моя, на которой я, открыв рот, готовлюсь принять святое причастие со щепетильностью каннибала), набор письменных принадлежностей в чехле из синей кожи; счета, расписки, отчеты, каталоги, карточки… Никаких компьютеров, только пишущая машинка на колесиках – «Континенталь»: перламутровые клавиши, черный лакированный корпус с золоченым растительным орнаментом; если бы господин Майкрософт увидел такое, его наверняка хватил бы удар.

Телефон, правда, был ультрасовременный.

– …не торопись, Сантьяго, я понимаю… Нет, все равно… В любом случае скажи им, чтобы отнеслись к делу внимательно, я распоряжусь, чтобы мне его немедленно передали… Да… Слушай, я не могу больше говорить, ко мне гость.

Гостем, естественно, был я. Папенька жестом указал мне на одно из кресел, стоявших напротив его обитого кожей вращающегося стула, и я остался с ним лицом к лицу.

– Вот уже два часа бьюсь, чтобы мне предоставили контроль над всеми выезжающими из страны на автотранспорте, а теперь объявляется Сантьягито: он, видите ли, не может договориться с людьми в форме без какого-то предварительного заявления. Не знаю почему, но мне кажется, что эта птичка уже свое отпела. Короче… Хочу, чтобы ты через несколько дней сюда переехал. И Глория с детьми – тоже. Проще защищать один дом, чем три. Мы устроим здесь настоящий бункер.

Я не стал тратить сил на словесную перепалку. Если тебя не устраивает то, что он за тебя решил, любые споры тут бесполезны: война так уж война. Сегодня же, как мне показалось, он, и бровью не поведя, способен приказать своим громилам связать меня по рукам и ногам и держать в этом доме столько, сколько ему покажется нужным. Как только дипломатические ухищрения Черчилля терпят крах, папенька быстро преодолевает стадию Хиля, обретая несомненное типологическое сходство с Корлеоне.

– Ты что-нибудь узнал о несчастном случае с Робельядесом? – спросил я, не только чтобы отвлечь его внимание, но и потому, что меня интересовало, как продвигается дело.

– Это не обычный несчастный случай. Начать с того, что водитель не выпил ни капли алкоголя, и следов наркотиков в его крови при вскрытии также не обнаружено. Ехал он один, поэтому его не мог взволновать никакой спор, и он не старался произвести впечатление на друга… или подругу. Он никак не замешан в несчастных случаях последние пять лет и уж совсем не похож на человека, которому взбрело бы в голову устраивать ночные гонки.

– Это, пожалуй, да: в конце концов, он был частным детективом…

– Частные детективы не гонят машину под сто километров в час, скрываясь от преследования в самом центре квартала Ле-Кортс. Если кто кого и преследует, то это они. И при этом стараются вести себя благоразумно.

– Если только преследуемому не удается поменяться с ним ролями.

– Об этом и речь. Выглядит резонно, что он убегал от кого-то, кого до этого преследовал. И во время бегства-то он и свалился в котлован.

– Но другая машина стукнула его бампером, верно?

– А ты откуда знаешь?

– У меня свои источники.

– Его стукнула красная «ивиса» девяносто седьмого года выпуска, мы определили это по остаткам краски. Они ехали примерно на одной скорости. Вероятнее всего, это было случайное столкновение, когда обоих занесло на повороте. Возможно, люди из «ивисы» старались перекрыть ему дорогу или заставить остановиться, но вряд ли удар был рассчитан на то, чтобы он свалился. Допустим, что это нельзя назвать преднамеренным убийством, но уж убийством во всяком случае можно. Достаточно, чтобы угодить за решетку.