Евгений Федоров - Проклятие

Время оно , почитай, еще при Александре III, миротворце, где-то в конце его спокойного, мудрого царствования, акт первый , исток, предыстория нашей подлинной волнующей, завораживающей истории, пуск, начало, даже не начало, а то, что сродни эпиграфу или тому, что в музыкальном произведении крупного масштаба зовется увертюрой (— От увертюры слышу), а затем (айда-пошел!) крутое становление драмы, которая очень возможно (все зависит от меры скепсиса в вашем мировоззрении) и есть пружина, притом главная, толкнувшая волнительную, интересную, захватывающую фабулу. Снаряд пущен с гигантской силой, пронзает поколения, Золя вспоминается и его герои с тяжелой наследственностью, жуть берет; огромность и настырность одного печального инцидента сейчас слабо чувствуется — так, уровень небылиц, в лучшем случае анекдот, пусть скверный анекдот, специфические местечковые традиции, крепкие, веками отлаженные…

Толком ничего не известно. Была пощечина, бесспорно, изустное семейное предание цепко и настойчиво держится за эту творческую, неиссякаемо упрямую, агрессивную, честную, самодержавную, полновесную, полноценную, заслуженную, стильную, ритуальную пощечину (последствия мистичны и более чем удручающие). Подробности сильно утрачены, да и к чему они, абсолютно не нужны, лучше мазать как попало, затем пустить ретушь, без жалких псевдореалистических подробностей, форсированно — оно даже рельефнее, выразительнее. Звук пощечины долетел до наших дней, сказ передается, как заблагорассудится, из поколения в поколение. Рассказываем, посмеиваемся, иронизируем, в иронии есть большая доля двусмысленности, сами не знаем, верим ли мы в тот мощный образ, который рисует наше испуганное воображение.

Ближе к делу: итак, уже говорилось, время оно, давненько — жестоковыйная, старого надежного закала, взбалмошная, тот еще изверг, одержимая прабабка изрыгнула брань хульную , и вкатила сыну с библейской прямолинейностью и простотою знатную пощечину, прямоговорение без экивоков, хорошо хлестнула и — прокляла , как умела, как предписано. Будем же эту преамбулу держать в уме, помнить на всем продолжении повествования, на всех петлях и узлах черной сюжетной линии.

За что же пощечина?

Проклятый сын, а потом отец Анны Ильиничны, нашей славной героини, с которой мы отлично знакомы, начитался, нахлебался, видать, Достоевского, Данилевского, полюбил Россию и русскую культуру, возмечтал о всеобщем братстве, сделался православным священником, сан принял — отсюда и пощечина, проклятие, крепкая, заслуженная заушеница. С гневной, напористой, упрямой, как истинная еврейка, фанатичной матерью своей он больше не встречался — крута, бескомпромиссна, как сказали бы мы сейчас. Частенько можно слышать, что в старину люди были более цельны, хорошо замешены, не то, что нынешнее племя, а впрочем, и сейчас кое-что есть, может быть, еще похлеще, вот об этом наш сказ.

Анна Ильинична в свою очередь, примечайте, смелее прогнозируйте развитие драмы, запущен страшный перпетуум мобиль, проклята отцом — не отец, а обезумевший зверь, видать, наследственное, изрыгнул на дочь хульную брань , и так началось, пошло-поехало, бесом завертелось, акт второй , стремительное развитие драмы, вновь, так сказать, нашла коса на камень — и как нашла! Искры дружно полетели в разные стороны, с этого по сути и начинается подлинная, достоверная история, предшествующее всё лишь предыстория. С легким, веселым сердцем наша восторженная героиня изверглась из отчего дома (так ни разу не вспомнила за всю жизнь об отце, его судьба ей неизвестна), запулила напоследок порцию свежеиспеченных глумов с перехлестом и горлобесием, громко, демонстративно хлопнула, дерболызнула дверью, так что надежные окна задрожали и стало тошно унылому, бескрасочному, кислому, вечно сочащемуся небу. Вся в обалденном, чахоточно-восторженном, революционном запое, вкусила и познала новую истину — она прямо-таки всосана, растворилась полностью и свободно в той среде, где по неписаным законам — увы, веление времени! мода! стиль!— было принято, престижно, как сказали бы мы сейчас, потрясать нравственные устои, отказываться от родителей, мужественно отвергать вековое рабство и всю ту грязь, что связана с проклятым прошлым, частную собственность, привилегии, угнетение. Это всё называлось, как писал робкий, осторожный Чехов, “выдавливать по капле из себя раба”, что в сущности значило и сводилось к тому, чтобы совсем отказаться, публично, принципиально, от зазорных родителей, прежде всего от такого отца, который был православным священником, значит, реакционер, мракобес, обскурант, мистик, откровенный, бессовестный черносотенец, с небезызвестным Константином Леонтьевым переписывался, якшался с Союзом русского народа, в просвещенном Западе видел каинитов, бесовщину, предприимчивую, активную, шумную, пустую, опасную, воинственную. Помните “Отцы и дети”? есть такая вещица у Тургенева, в школе проходили, опять же “Бесы” Достоевского, там изображены либерал, краснобай, человек сороковых годов Степан Трофимович и его родной сын, Петр Степанович, революционер, террорист, хам; вспомним еще и футуризм, молодого Маяковского, задор, сбрасывали отцов, корифеев, с парохода современности. Проходили, было, было, вот и наша героиня из той же компании, из той же глины слеплена, ею овладела новая система ценностей, она крутила безумный роман с Историей, опьянена ею; словом, она делала революцию.

И — сделала! перехватить у эсеров аграрную программу — ее счастливая идея, Троцкий, большая умница, с лету оценил, находка, лестно назвал ее “генератором идей” (еще раньше она предложила на паритетных началах объединиться с большевиками, щедро сеяла, разбрасывала, дарила и одалживала идеи). Жизнь есть борьба, жук буржуй и жук рабочий гибнут в классовой борьбе, лишь пролетариат обречен на особую, фантастическую, мессианскую роль, облыжно и бестолково обязан победить, самоосуществляя глубокие, дерзкие пророчества о царствии Божьем на земле, — таковы суть и логика мировой истории и истина исторических процессов. Теперь она даже больше большевичка, чем всякие там и другие, кремень, сделала свое сердце кремнем, так надо! гвозди бы делать из этих людей .

Иной, волнительный, интереснейший краткий курс открывается перед нами, спешите, разиньте шире ваши уши. Чушь собачья, не их компания примкнула к большевикам, да и чего хорошего в заскорузлой большевистской догматике, старообрядческая схоластика, оторванная от реальности, перемежающаяся с надоевшей всем и вялотекущей распрей с меньшевиками, а как раз наоборот, большевики примкнули к новому, молодому, единственно творческому, волевому, энергичному движению, трансформировавшись в партию нового типа .