Лаура Рестрепо - Леопард на солнце

– Так что же, только за эти пять пуль они арестовали второго Рэмбо?

– Именно так. Его заперли в камере все еще в состоянии полного замешательства, за которым последовал взрыв смертельного гнева – так бывает с ягуаром, только что отловленным прямо в сельве и после дозы успокоительного выпущенным в зоопарке. В этом состоянии его и застал визит адвоката Мендеса – сам же адвокат был бледен, с изменившимся лицом, и одет кое-как, без обычной тщательности. Его волнение и великая озабоченность были настолько очевидны, что Нандо их сразу заметил:

– Что происходит? – спросил он.

– Монсальве купили Пинилью, того полковника, что захватил тебя. Они посадили тебя сюда, чтобы иметь возможность убить.

– Они думали изрешетить Нандо прямо там, в камере?

– Таков был их план. Но Мендес подсуетился быстро, и у него на руках была медицинская справка со всеми подписями и печатями, согласно которой Нандо требовалось безотлагательно перевести в больницу.

– Мы выходим отсюда, – сказал адвокат, – потому что тебя должны оперировать.

– Оперировать? Хорошо бы узнать, по какому поводу?

Мендес, уже таща его за руку к двери, ответил:

– Неважно, по какому поводу, так надо.

– И что за операцию ему сделали?

– Нандо заменили тюрьму на больницу, и доверенный хирург адвоката согласился поставить ему фальшивый кардиологический диагноз. Он усыпил Нандо наркозом, вскрыл ему грудь по линии старого шрама и спустя некоторое время снова зашил, не тронув ничего внутри.

В зеленой больничной палате Нандо Барраган возвращается к реальности из очень дальней дали, словно астронавт – из межзвездного пространства. При первом контакте с землей он чувствует жжение в груди; при втором уверенно, с закрытыми глазами, распознает присутствие женщины.

– Милена, ты? – спрашивает он все еще пьяным от пентотала голосом.

– Нет. Я Ана Сантана.

– Подойди, не уходи. Дай мне воды, Ана. В последний раз, когда я очнулся от наркоза, рядом была Милена. Она и до этого была рядом, во время пальбы, когда Мани Монсальве ранил меня в колено. Я не почувствовал боли, но понял, что колено он мне раздробил. Я упал ничком в лужу собственной крови и с пола не мог защищаться. Милена подняла меня, поставила на ноги, чтобы я мог стрелять, и прикрывала меня своим телом, служа мне при этом опорой. Она сильная женщина. И не один раз она рисковала собой ради меня.

– Тебе есть за что ее так любить.

– Подойди, Ана, иди поближе.

Ана Сантана делает шаг вперед и останавливается рядом с ним.

– Разденься, – просит Нандо, и ее глаза и рот округляются в полнейшем изумлении.

– Говорю тебе, раздевайся.

Словно готовясь совершить святотатство, Ана Сантана озирается по сторонам, чтобы убедиться, что нет свидетелей. Она никого не видит: медицинскому персоналу нет до них дела, а охранники, приставленные к арестованному, – по ту сторону дверей. Ана одна с мужем в послеоперационной палате. Она готовится исполнить приказ, от застенчивости медля. Расстегивает блузку, нерешительно, пуговку за пуговкой. Закрывает глаза и задерживает дыхание, словно ей должны сделать укол. Наконец набирается храбрости, рывком снимает блузку, и так и застывает, оставшись в бюстгальтере «Леониса», удрученная и героическая, как Жанна д'Арк на костре.

– Догола, – приказывает Нандо.

«Леониса» такой ширины и плотности, что напоминает бронежилет, а его бретели и резинки так туги, что отпечатываются на ее белой девической коже. Ее руки бродят за спиной, возятся вслепую с упрямыми петлями, пока наконец не расстегивают их. Застежки пружинно стреляют, и в послеоперационной палате груди Аны появляются залитые зеленым светом среди устаревших хирургических аппаратов, выкрашенных кремовой краской. Нандо глядит на нее недолгое время, и велит ей снять оставшуюся одежду и лечь с ним на каталку.

– Их видели две проходившие мимо медсестры, они-то потом и стали рассказывать. Они говорили, что Ана Сантана была совершенно голая, сидела на Нандо верхом, и они занимались любовью.

– А как же он мог, с только что зашитым разрезом на груди?

– А он и не мог. Он был слаб и измучен болью, и толку не вышло. У него не встало, и в тот момент исполнилось предсказание.

– Какое предсказание?

– Первое предсказание Роберты Каракола.

Когда Ана Сантана выходит из реанимационной палаты, застегивая блузку, растрепанная, с пунцовыми от стыда щеками, она сталкивается с адвокатом Мендесом – он, вместе с Пташкой Пиф-Паф, Симоном Пулей и Кудрей, идет повидать Нандо. Найдя Нандо в сознании, он рассказывает ему, что через несколько минут после того, как они покинули тюрьму, там в коридоре взорвалась бомба, задев осколками одиннадцать заключенных в соседних камерах. Пташка Пиф-Паф и остальные подтверждают это: они были свидетелями взрыва, о котором уже сообщили по радио.

– Ты спас мне жизнь, – говорит адвокату мнимый больной. – Откуда ты узнал, что меня хотят убить?

– От Алины Жерико.

– Я опять твой должник. Ты и на этот раз не позволишь уплатить тебе долг?

– Позволю, Нандо. На этот раз – да.

– Смотрите, какие бывают в жизни совпадения. В те же дни, когда Нандо был в Центральной больнице Города, самый престижный пластический хирург Порта амбулаторно сделал Мани операцию, чтобы удалить шрам на лице.

– Так и было. Но заметьте разницу. Нандо вскрыли старую рану, тогда как Мани удалили ее навсегда.

– Кто-нибудь навещал Нандо во время его, так скажем, выздоровления?

– Да, Ана Сантана каждый день ходила к нему в больницу. Приходила с рассветом, приносила ему сигареты «Индианка» и фасоль домашнего приготовления. Он обращался с ней ласково, как никогда раньше, но звал ее не Ана, а Милена. Эта путаница имен стала постоянной, вплоть до того, что Нандо Барраган окончательно вычеркнул из своего словаря настоящее имя жены.

– И Ана не возражала?

– Нет. Она легко свыклась со своим новым именем и новой личностью, и благодарно принимала немыслимую прежде ласку, которую ее муж стал к ней проявлять. Однажды она даже решилась пожаловаться ему на его мать. Она сказала, что Северина продала их брачное ложе, подарок Нарсисо, в один шикарный отель, купивший его, чтобы начать льготную программу, с подарками и скидками, для молодоженов, приезжающих на медовый месяц.

– Неважно, – сказал Нандо. – Оно и лучше. Это было дурацкая штуковина.

Ана возразила:

– Но где же мы теперь будем спать?

– Спи со мной, Милена, в гамаке.

Генерал с внушительными патриотическими усами и пятнами плесени на лице разглядывает со своего холста Мани Монсальве, ведущего конфиденциальную беседу с Тином Пуйуа в главном зале своей резиденции, перед холодным камином.