Марк Перах - Очень везучая женщина

Вдруг клиент захихикал, показывая пальцем то на Ларису, которая всё ещё не раздеваясь, стояла возле дивана, то на Алевтину.

— Лошад! — сказал клиент.

— Что?

— Ты лошад, — его палец остановился на Алевтине. — А он — котёнок, — его палец переместился в сторону Ларисы. — Из тебя, — его палец снова указал на Алевтину, — два Тамара можно сдэлать! — и палец опять повернул на Ларису.

Пусть хоть крокодилом назовёт, лишь бы заплатил хорошо. Если бы с него двадцать пять схватить! Грузины-музины иногда и больше могут отвалить. Как нарвёшься. Иногда обругают, а то и вытолкают, и ничего не дадут. Эх, сорвать бы с него хоть двадцаточку, очень хорошо бы, на зубы!

Грузин-музин уже стоял совсем голый, весь, даже ягодицы, покрытый густой чёрной шерстью с завитушками.

— Пожалуйста, деньги вперёд, — сказала Лариса.

— Какой ты недоверчивый, что, я деньги жалею? — клиент полез в карман пиджака, повешенного на спинку стула, вытащил толстую пачку двадцатипятирублёвок, обянутую кольцевой резинкой. — На. Держи всё, если не вэриш. Потом отдаш.

— Ладно, Лар… ээ, Тамара, человеку надо верить, — сказала Алевтина, но взяла пачку из рук чучмека и положила её на пол возле себя. Сейчас был момент — урвать для себя часть этой пачки на полу. — Пока Тамара раздевается, дайте я вас потешу, — сказала Алевтина, опускаясь на колени перед клиентом.

Клиент кряхтел, а Алевтина, привычно работая, косилась на пачку денег.

— Эй, постой, — сказал клиент. — Я не для тебя пришёл.

Его взгляд был устремлен на Ларису, которая, уже раздевшись, лежала на диване. — Возьми себе, — он указал на деньги.

Алевтина взяла пачку и вопросительно глянула на клиента. Он вытянул одну бумажку из пачки и сунул в руку Алевтине.

На тёмной лестнице, Алевтина ополоснула рот марганцовкой и вышла на улицу. Двадцать пять рублей, полученных от клиента, вместе с ранее заработанной десяткой, уже лежали в карманчике, пришитом к внутренней стороне юбки. Сегодняшний вечер продвинул её заметно к её заветной цели — новым зубам. Такая уж она была удачливая! Главное теперь было половчее скрыть деньжата от девчонок, они умели раскопать из-под земли, как ни прячь. Но была у Алевтины идейка, как в этот раз захоронить сбережения для зубов в очень надёжном месте.

На метро она доехала до площади Революции и снова пошла к гостинице Москва. Снег хлюпал под ногами. Пока она была у Ларисы, ноги не успели высохнуть, и теперь намокли ещё сильнее. Алевтина не боялась простуды. Здоровье у неё было отличное, никакие болезни не брали её. Как-то в вестибюле педагогического, во время её дежурства, она слушала радио, передавали какую-то не то лекцию, не то рассказ и сказали, что у кого чистая совесть, того и болезни не берут. И правда, у неё была чистая совесть, и она никогда ничем не болела. Только бы поставить зубы! Тогда и вовсе не на что будет жаловаться.

Алевтина спустилась в подземный переход и пошла в сторону улицы Горького. Уже в конце перехода где-то в толпе мелькнул чей-то вопросительный взгляд. Алевтина быстро повернула голову. Мужик в полушубке и валенках, подшитых снизу кожей, белобрысысй, голубоглазый, лет тридцати, полуоборачиваясь, глядел на Алевтину. Алевтина остановилась и негромко спросила, готовая, если что, сразу же рвануть прочь:

— Насчёт пистончика?

Мужик захлопал глазами, и, не отвечая, остановился.

— Ну, насчёт французского?

Белобрысый не отвечал, но и не уходил. Алевтина подошла вплотную, взяла его под руку.

— Пойдём, голубок, тут недалеко.

Она слегка потянула мужика за локоть. Мужик молча пошёл за ней. В руке его был какой-то не то мешок, не то рюкзак, по виду изрядно тяжёлый. Когда вошли в тётипашин дом, Алевтина быстро, чтоб белобрысый не передумал, поцеловала его в губы. Он никак не отвечал на лёгкие прикосновения её губ.

Вошли в кабинку, Алевтина накинула крючок, стала стаскивать намокшее пальто.

— Погоди-ка, однако, — сказал мужик, — ты что, здесь живёшь? — Он положил мешок на пол и сел на табуретку. — Видишь, какое дело, я, однако, из Красноярска приехал, в командировку. В гостиницах места не нашёл. Однако ночевать надо. Думал у тебя переночую.

— Потом поговорим, пока давай десятку, делай дело.

— ЧЧево? Десятку? Ты это брось, сколько мне надо за десятку вкалывать, ты это соображаешь? Вот что, другого дела не надо, мне только переночевать. За ночёвку я рубль дам, однако.

Алевтина хотела вытурить сибирского охламона, но он улыбнулся просительно, и во рту его зияли дыры и сверху и снизу, вроде как у Алевтины. Ей перехотелось его вытуривать, и, почти добродушно, она сказала:

— Вот дура сибирская, однако-однако. Место это не моё, а тёти Паши. Сейчас валяй отсюда, а после двенадцати Паша будет обратно, просись у неё.

— Однако, милое дело. Буду в двенадцать как штык.

Алевтина снова вышла в знобящую мглу двора-колодца, окружённого десятью этажами мутно светящихся окон.

И снова ей, удачливой и везучей, удалось найти клиента. На этот раз это был совсем молодой парнишка, почти мальчик. Алевтина приметила, что он вопросительно заглядывал в лица женщин, входящих в Гастроном, но ни разу не решился заговорить с ними. Инстинкт, рождённый из долгого опыта, подсказал Алевтине, что это будет лёгкая добыча. Пройдя мимо парнишки, она коснулась его локтя, и, как бы невзначай, сказала:

— Пошли, здесь недалеко.

Парнишка, колеблясь, смотрел на неё, видимо смущённый несоответствием облика этой, с его точки зрения, пожилой и невзрачной женщины, с его представлением о женщинах загадочной для него профессии. Поколебавшись, он наконец кивнул и оглянулся с опаской.

Когда закрыли дверь кабинки на крючок, Алевтина потребовала десятку. Парень побагровел и виновато пробормотал:

— У меня пятёрка только. Стипендию в техникуме задержали.

Алевтина стиснула зубы, борясь с раздражением. Второй раз подряд терять рабочее время!

— Пошёл ты со своим техникумом! — в сердцах сказала Алевтина.

Парнишка побагровел ещё больше и стал снимать крючок с петли.

— Да стой, дура. Куда прёшь? — её язык привычно чувствовал дырки между зубами. На новые зубы и пятёрка не лишняя. Пятерка тоже на земле не валяется. И ох, как не хотелось ей в этот час снова искать клиента! Ноги-то у неё не казённые, да и до последней электрички осталось всего ничего. Вздохнув, она сказала:

— Давай твою пятерку. Только чтобы по-быстрому, понял?

Парнишка снял полушубок, под которым на нём была клетчатая рубашка, двух пуговиц не хватало. Такие же рубашки носил Вася, отец её старшей. Кто был отец младшей, Алевтина могла только гадать. Вася имел жену, ведьму, но любил Алевтину, это уж точно. Ради Алевтины он загонял в тупик своё такси и запирался с Алевтиной на два, а то и на три часа. Целый год это длилось. И обещал Вася развестись со своей ведьмой. Однако, когда соседки доложили ведьме, где пропадает её законный, подлая баба подкараулила их, крику было на весь квартал. Бабы из всех квартир сбежались на бесплатное представление. Потом Алевтину таскали на комиссию в райсовет, но справка о беременности спасла её от выселения за тунеядство. Пришлось рожать. После драки между Алевтиной и его женой Вася исчез. И вот старшей уже четырнадцать. Никуда не денется, скоро будут и у неё клиенты.