Шандор Тот - Как дела, молодой человек?

- Что за поведение! Как свинопас!

Тогда я поскорее убрался к себе, а мама продолжила разговор на захватывающую тему:

- Все-таки эту ракушку я сменю.

- Напрасно, она весьма экзотична,- сказал родитель.

Согласие, очевидно, было достигнуто, потому что дебаты о пуговице прекратились.

■

Кати стояла перед зеркальным шкафом, делала пышный начес и, под предлогом нового пуловера, оценивала свои женские штуки. Я схватил клюшку и, вертя ее, как полагается, над головой, пустился в пляс. Я отплясывал танец свинопасов и напевал сквозь зубы:

Кати покосилась на меня через плечо, потом подошла ближе.

- Ты спятил? Что ты делаешь?

- Готовлюсь к жизненному поприщу... «Всяк узнает свинопаса»...

- Ты хочешь стать актером?

- Нет. Свинопасом. Или шутом гороховым. Что ты пялишься? А ну, мотай отсюда, не то получишь!

- За что?

- Во-он!

- Гадина! - прошипела она.

- Пустой треп. Я свинопас! А ты иди вон!

Она пошла, потом передумала и со строптивым видом уселась на тахту.

Тогда я сунул руку в карман, со щелчком открыл подаренный ножик и пошел на нее пригнувшись, словно собирался вспороть живот. В глазах ее мелькнул ужас.

- А-а, испугалась? - загоготал я.

- Идиотские шутки,- вырвалось у нее с облегчением.

Я прицелился, как метатель ножей. Нож глубоко вошел в паркет и, вибрируя, замер.

Я не успокоился и метнул его в чертежную доску.

Кати вертела в руках нейлоновую косынку и всем своим видом показывала, что ей не терпится посплетничать.

- Андриш! Они помирились.

Я продолжал метать нож.

- А как же, ха-ха... ведь прошло три дня.

- Какие три дня?

- Три дня наш папа приводит в порядок нервы, на четвертый приносит подарки. Следующие два дня в семье тишина и покой. Потом снова отчаянная грызня... Грызня - подарки, грызня - подарки.

Я приноравливался так, чтоб посылать нож в доску с началом каждой фразы.

- Опять ты ворчишь? Лучше посмотри, какой чудный пуловер.

Я помолчал - по поводу пуловера возражений не имелось. А вообще-то мне было что сказать.

- Могу изложить дальнейшую программу.

Кати просто распирало от любопытства, а я снова взялся за нож.

- Следующий номер программы - воспитание драгоценных отпрысков. Он входит, обворожительно улыбается... и вопрошает: «Как дела, молодой человек?»

Кати засмеялась.

- Сегодня на тряпки и прочую дребедень,- продолжал я,- ухлопали примерно тысячу форинтов. Через неделю грозный допрос: где деньги? Куда делись деньги? Ты истратила деньги! И пошло-поехало с самого начала...

Кати опять засмеялась, но теперь уже не от всей души.

■

Скоро десять, я увлекся книгой о путешествии, как вдруг что-то с силой грохнуло об пол, потом зажурчал разговор, но слов нельзя было разобрать. Я захлопнул книгу и внезапно почувствовал, как от нервного напряжения закосили глаза. Готов побиться об заклад: предки грызутся! Я чуть-чуть подождал - снова какое-то неразборчивое бормотанье. Оставив дверь приоткрытой, я, крадучись, вышел в проходную комнату и прислушался. Тишина.

Вдруг Кати села на своем диване.

- Что ты бродишь, как привидение?

- Ш-ш-ш! - Я обернулся и взглянул на нее исподлобья.- Послушай! Они опять ссорятся?

- Ошибаешься! Они в прекраснейших отношениях,- цинично хихикнула сестрица. Ну, что с этой идиоткой делать, ведь каждый вечер подслушивает, а поумнеть ни на йоту не поумнела.

- Тогда почему ты не спишь? - спросил я и натянул ей на нос одеяло. Но она была начеку, молниеносно схватила тапку и, только я повернулся, чтобы уйти, огрела меня ею по голове. Я схватил вторую тапку, и мы - я на полу, Кати на тахте - встали наизготовку. Защелкали удары, но я старался бить по рукам, а если б взялся по-настоящему, она бы вмиг стала сине-зеленой - на ней ведь каждый синяк виден. На меня удары сыпались сверху, и оба мы так увлеклись новым видом спорта, что позабыли обо всем на свете.

Но мы, должно быть, подняли страшный шум, потому что дверь отворилась и вошла мама. Вид у нее был растерзанный, как будто ода тоже выскочила из жаркой схватки: халат распахнут, ленты шелковой ночной сорочки развязаны.

- Что вы делаете?

- Он мне спать не дает! - промяукала Кати.

- А она нахалка!

- Иди, иди, мальчик. Вечером все ложатся спать.

- Меня здесь и не было.

А я-то, бедный, не знал, что вечером все ложатся спать. Спасибо мамочке - просветила.

В дверях я обернулся - она запахивала халат.

■

Агнеш прислала пригласительный билет. Гайдн «Времена года». Генеральная репетиция. Публика - родственники и знакомые - чопорно сидела на местах. Я пристроился с краю последнего ряда. Музыка и пенье, если слушать их одному, были прекрасны.

Тенистые ресницы Агнеш опускались и поднимались, а черные зрачки то и дело уплывали вправо, на миг замирали, потом, прыгнув, возвращались к дирижеру.

Проследив за взглядом Агнеш, я обнаружил у баритонов черноволосого парня с матово-бледным лицом. Во время пауз они так таращились друг на друга, словно увидели сказочные сокровища.

Звучно гремели слившиеся воедино хор и оркестр. Репетиция кончилась. Черноволосый в клетчатом пальто появился в фойе и принялся дрейфовать вокруг Агнеш. Потом их заслонила толпа.

Я бросился прямиком к двери и, работая локтями, вылетел на улицу.

- Андриш! Ты тоже сбежал? - услыхал я за спиной голос Агнеш и вздрогнул от неожиданности.

Она, не глядя, схватила меня за руку и посмотрела назад.

- Вон мои родичи. Давай удерем!

Мы пошли по бульвару. Я засунул руки в карманы, почувствовал, как углы губ у меня опустились, и скосил глаза на Агнеш. Остановившись у витрины, она поправляла прическу и разглядывала, конечно, себя, а не выставленные там туфли.

- Почему ты меня не поздравишь? - спросила она, протягивая руку.

- Поздравляю! - сказал я брезгливо.

- Правда, прекрасно?

- Картинкя!

- Что?

- Так в Гёчейе говорят.

- Ты спятил? - спросила она изумленно.

- Может быть.

Она быстро взглянула на меня, кажется, даже с опаской.

- Я просто счастлива...

- Гм,- хмыкнул я, не дав ей договорить.

- ...что выступаю здесь... в консерватории. А ты только фыркаешь... да отпускаешь свои деревенские словечки.

В трамвае мы ехали молча - оба были страшно заняты. По моим наблюдениям, в этот вечер в вагон садились одни мужчины. Они двигались по проходу, хитро и жадно переползали от скобы к скобе и раскачивались, как обезьяны на ветках. Лишь только они приближались к Аги, глаза у них становились маслеными. У тех, кто потрусливей, глаза беспокойно метались и украдкой ласкали ее вызывающе оттопыренный бюст. Другие неуклюже вздрагивали, таращились, словно зачарованные, толкались и топтались на месте, игнорируя призывы кондуктора. Они вертелись, и я знал, что им надо: полюбоваться ее ногами.