Мюриэл Спарк - На публику

— Но у них не было ордера на обыск, — сказала Аннабел.

— Допустим, — сказал Билли.

— Да и что они, в конце концов, могли найти? Ты думаешь, он держал здесь письма от своей девицы?

Хлынул дождь; она пошла закрыть окно и увидела, как на другой стороне улицы сидят в кафе под тентом, развалившись на стульях, молодые люди, девушки, женщины ее лет, пьют эспрессо, едят мороженое, и, судя по всему, ничто, кроме дождя, их не тревожит. Сидевший за одним из столиков брюнет в очках в темной оправе увидел Аннабел в окне и помахал рукой. Улыбаясь широкой белозубой улыбкой, он приглашал ее спуститься. Аннабел захлопнула окно; ей была невыносима мысль, что он принял ее за обыкновенную женщину, которая вольна идти куда угодно, развлекаться.

Войдя в смежную спальню, она принялась перебирать разбросанные повсюду вещи Фредерика. Билли последовал за ней.

— Они ничего не нашли, — сказал он. — Ни писем, ничего такого.

— Откуда это тебе известно? А его рукописи и все прочее?

— Я приехал раньше, чем они. Увез отсюда все бумаги, какие только смог найти. А рукописей здесь, кстати, и не было, они на квартире у его девушки, часть у меня. Я взял все письма, где он объясняет, почему решил покончить с собой.

Ее сознание не приняло, не смогло принять этих слов; так прошло минут семь, а потом зазвонил телефон. Служащих коммутатора предупредили, чтобы с номером никого не соединяли, но звонок из Лихтенштейна произвел впечатление на телефонистку, и она решила справиться, будет ли Аннабел отвечать.

— Не будет, — сказал Билли, поднявший трубку. — Никаких звонков. Записывайте все сами. Кто звонит из Лихтенштейна?

— Может быть, это Голли? — сказала Аннабел. — Пусть она приедет.

Билли крикнул в трубку:

— Если это звонит мисс или миссис Голли Макинтош, передайте ей, чтобы она приехала в Рим. — Он не мог сообразить, как это сказать по-итальянски, и уже начал было диктовать телефонистке фамилию Голли по буквам, как Аннабел вдруг сказала:

— Я просто завопить готова. Сил моих нет. — Ее голос звучал как-то странно, будто чужой. — Не было никаких писем. И самоубийства не было.

— Миссис Кристофер неважно себя чувствует, — сказал Билли телефонистке. — Она больна и устала, до смерти устала. Так всем и передайте.

— Я до смерти устала давать тебе деньги, — сказала Аннабел, сунув руку в лежащую на одеяле сумочку. Она сидела в постели, откинувшись на подушки и еще не окончательно очнувшись после тяжелого сна, прервавшего истерический припадок — доктор сделал ей инъекцию, когда истерика только начиналась.

За окном начинал тускнеть сверкающий субботний день, на стенах домов появился розовато-золотистый отсвет.

— Долго я спала?

Незнакомый доктор, которого вызвал к ней Билли, молодой, живущий при больнице врач, понятия не имел о том, что с ней произошло, и мечтал лишь сделать свое дело, получить причитающийся ему гонорар и умчаться на мопеде за город, чтобы не проморгать единственную за весь месяц свободную субботу. Явно не осведомленный о последних веяниях в мире кино, он не догадывался, что Аннабел — не простая пациентка. Заключив по окружавшей ее обстановке, что она, очевидно, актриса, он уверил Билли, что уже много раз лечил от переутомления американских леди. Аннабел, находившаяся в полной прострации, все же заметила ошибку и, еле шевеля губами, взволнованно пролепетала «Английская». Доктор, не подозревая, что речь идет об общественном положении пациентки, ибо слово «английская» — незаменимый атрибут титула: «Английская Леди Тигрица», не обратил на поправку внимания и стал расспрашивать Билли, какие наркотики употребляла больная и употребляла ли она их вообще. Узнав, что, кроме переутомления, отклонений от нормы нет, он вынул шприц и впрыснул Аннабел снотворное.

Она проспала около четырех часов. За это время в номере появилась приглашенная на небольшой срок нянька, которая выкатила в соседнюю комнату кроватку Карла и хлопотала сейчас там возле него. Полулежа на подушках, Аннабел все еще не могла прийти в себя. Ей казалось, что все эти четыре часа Билли просидел в комнате, ожидая ее пробуждения, чтобы взять у нее денег.

— Который час? — спросила Аннабел.

— Десять минут шестого. Хочешь чаю?

— Да.

Пока он заказывал по телефону чай, она шарила в сумочке.

— Зачем тебе деньги? — спросила она.

Он промолчал, и ее рука хлопнулась на стеганое одеяло рядом с раскрытой сумкой. Билли вдруг сказал:

— Самое главное, что письма Фредерика у меня. Все его письма, где он пишет о причинах самоубийства.

Вот оно. Она встрепенулась, вспомнив, что как раз об этом ей нужно было подумать. Перед приходом доктора Билли говорил ей — сейчас она припомнила — об этих самых письмах.

Он подошел к стулу, на спинке которого висел его пиджак. Взял из кармана пачку писем. Письма были распечатаны. Билли вернулся к ней и сел на кровать, держа письма в усыпанных рыжими веснушками руках с неопрятными, грязными ногтями. Аннабел, не сводившая с писем взгляда, заметила, что руки у него дрожат.

— Одно из этих писем, — сказал Билли, — мне вчерa вечером доставили по почте. Я получил его, когда вернулся с этой вечеринки в твоей квартире. Взял такси и сразу к церкви, но немного опоздал. Тогда я приехал сюда и здесь нашел все остальные. Конечно, Фредерик хотел, чтобы эти письма обнаружила полиция, иначе он сам бы и разослал их по адресам, как то, которое отправил мне, ведь верно? Но они все достались мне. Я пришел сюда первым, и теперь они мои.

Она никогда не слышала, чтобы Билли так разговаривал, казалось, он вот-вот заплачет, будто это его самого, а не ее грызет мучительное ожидание.

Протянув к письмам руку, она спросила:

— Что там написано? Если ты их продаешь, то у меня при себе нет таких денег. Тебе придется обождать и сторговаться с моим адвокатом. Мы, конечно, заплатим.

Он улыбнулся, открывая десны.

— Бедняжка. Чем же вы друг другу так насолили?

Аннабел не опускала руку:

— Дай мне на них взглянуть.

— Я их не продаю, — сказал Билли и отвел письма в сторону от ее протянутой руки.

Тогда она закричала:

— А потом ты начнешь продавать фотокопии? Дай мне посмотреть на письма, слышишь? Я хочу узнать, что он такое написал, и что он натворил, и что еще намерен натворить.

— Нет у меня никаких фотокопий! — он тоже сорвался на крик. — Ты думаешь, после вчерашней ночи у меня только и было на уме, что бегать да переснимать эти письма — смертельный яд, оставленный мертвецом? Переснимать такие письма? Как же!

В дверь постучала горничная, принесшая чайник. Билли впустил ее. Положив на одеяло письма, он убрал со столика и пододвинул его к постели. Горничная ждала с подносом, украдкой поглядывая на мифическое существо, которое, сойдя с экранов и страниц иллюстрированных журналов, оказалось вдруг вполне обыкновенной женщиной; и эта женщина, худая и не такая уж молоденькая, лежала на постели, рядом на стуле валялась газета с ее фотографией и самым свежим жизнеописанием; а на стеганом одеяле по другую сторону постели, возле правой руки Леди Тигрицы, лежала еще одна газета со снимком ее мужа Фредерика Кристофера, который существовал теперь только на фото, помещенном на первой странице вечерней газеты: «Актриса повторяет: «Я никогда не поверю, что это самоубийство».