Ежи Анджеевский - Золотой лис

— Какие замечательные! — воскликнула Эмилька.

Лукаш не разделил ее восторга.

— Воняют страшно… Значит, не хочешь?

Эмилька пожала плечами,

— Говори.

— А никому не разболтаешь?

— Что это за тайна?

— Приходи ко мне после сада, покажу. Только тебе одной. Придешь?

— Не знаю. Мама сказала, что после детского сада пойдет со мной сегодня покупать мне новое платьице.

— Так приходи потом. Понимаешь, Гжеся не будет, он днем пойдет в Дом молодежи, мы будем одни, и я покажу тебе тайну.

— А сказать не можешь?

— Нет, нужно показать. Придешь? Приходи, Эмилька.

— А не выдумываешь?

— Нет.

— А про город и дома ведь выдумал? Москва — больше всех.

Лукаш мгновение колебался.

— Выдумал?

— Про город — да.

— А про дома?

— И про дома — тоже. А тайна — на самом деле.

— А то была сказка?

— Сказка.

— Ну, так я тебе тоже расскажу сказку, только всерьез. Хочешь?

Лукаш просиял.

— Да? Ну, расскажи. Интересная?

— Это было так…

— Постой. Пройдем еще немножко над Вислой, там расскажешь.

— А воспитательница не рассердится, если опоздаем? — встревожилась Эмилька.

Лукаш несколько раз крутанул сумкой в воздухе.

— Чего ей сердиться? Если спросит, мы скажем, что немножко позже вышли из дому.

Нижняя губа Эмильки легонько выпятилась.

— Я не хочу врать.

— Зачем тебе врать? Она не спросит, вот увидишь. Я часто как иду в детский сад, так немножко пройду над Вислой. Пойдем, Эмилька. Ты увидишь, как там хорошо. Не будь глупой…

Эмилька еще поколебалась, но в конце концов уступила. В общем, до Вислы было действительно рукой подать, и вскоре они шли уже по бульвару.

Тут было просторно, широко. Несмотря на осеннюю пору, в Висле вода была очень низкая, и река образовала множество мелких, желтоватых рукавов. Поблизости, возле Костюшковской набережной, стояла черная землечерпалка. Вода вокруг нее была неподвижная, темная, бутылочного цвета, — зато дальше, к пражской стороне, она переходила в светлый жемчужно-голубой оттенок, а еще дальше, где в слегка затуманенном воздухе обрисовывался серый мост Понятовского, казалась совсем белой, чуть подернутой серебристым мерцаньем. Над Прагой лениво плавали коричневые дымы, а дым от электростанций был густой и черный, как сажа.

Осень уже сильно давала себя знать. Пахло холодом октябрьского утра и вянущими листьями, которыми был полон бульвар. Но на прибрежных каштанах сохранилось еще много листвы. Они стояли в мглистом, синеватом сиянии, прямые, неподвижные, немного напоминающие букеты из красных и желтых искусственных цветов и потемневшей зелени.

Лукаш некоторое время смотрел на реку, на дымы, на небо, которое здесь, над Вислой, всегда шире, чем в городе.

— Погляди, — сказал он наконец, — видишь, как это облако похоже на летящего аиста?

Эмилька задрала голову.

— Где?

— Вон, вон! — показал Лукаш. — Ну прямо аист. Видишь?

— Ничуть не похоже.

— Сейчас уже нет, а только что было совсем как аист. Пойдем посидим здесь…

И он потащил Эмильку к каменной лестнице на набережную. Но Эмилька уперлась.

— Мама не велела сидеть на камнях, потому что это вредно. Можно простудиться.

— А вот на этом можно! — указал Лукаш на чугунный барьер вдоль бульвара.

Но Эмилька выбрала скамейку под каштаном. Лукаш сделал гримасу.

— Это неинтересно, — на скамейке. Лучше там.

Но, видя, что нижняя губа Эмильки уже недовольно поехала вперед, он поспешил согласиться. Эмилька, прежде чем сесть, старательно расправила пальтишко.

— Рассказывай, — промолвил Лукаш.

— Сейчас, дай вспомнить.

— Ты забыла?

— Нет, сейчас вспомню.

Минуту она молчала с важным, сосредоточенным видом, между тем как Лукаш, опершись локтями на широко раздвинутые колени, болтал ногами, концом одного ботинка задевая гравий.

— Ну?

Эмилька откинула назад сползшую набок косу.

— Вспомнила. Это было так: давным-давно, когда нас еще совсем на свете не было…

— Во время войны?

— Нет, еще раньше. Перед войной.

— Где жили твои родители во время войны?

— Папа в Варшаве, а мама в Кельцах, но они еще не были знакомы.

— А мои уже были. Познакомились страшно далеко отсюда, в Советском Союзе. Там в одном колхозе родился Гжесь. А папа был в Первой армии.

— А это было раньше, — сказала Эмилька.

— И что было?

— Жил тогда один пес.

— Какой породы?

— Ну, обыкновенной.

— Дворняга?

— Дворняга.

— Жалко, не овчарка.

— Нет, дворняга.

— Как его звали? Эмилька запнулась.

— Сапфир?

— Нет.

— Может, Искра?

— Нет, не Искра. По-другому… Да, да его звали Тузик.

Лукаш почувствовал легкое разочарование.

— Тебе не нравится?

— Нравится. Но Сапфир или Искра было бы лучше.

— А мне Тузик больше нравится.

— И что с ним случилось?

— Подожди, все расскажу. Тузик жил у одних богатых людей, ну, знаешь, у капиталистов.

— Знаю.

— У них была фабрика.

— Какая?

— Очень большая.

— Автомобилей?

— Нет. Просто фабрика. И они его ужасно эксплуатировали.

— Били?

— Есть ему не давали, а он должен был на них работать.

Лукаш сверкнул глазами.

— Я бы не стал!

— А что бы ты сделал?

— Убежал бы.

— Ишь какой умный! Тузику некуда было бежать, потому что на этой улице жили одни капиталисты.

— Я бы дальше убежал.

— И дальше тоже капиталисты жили.

— Так я бы приделал себе крылья и полетел.

Эмилька нахмурилась:

— Я правду говорю, а ты выдумываешь.

— Не выдумываю, а на самом деле улетел бы.

— Но он не мог улететь, — твердо возразила Эмилька.

— А что же он сделал?

— Хотел убежать.

— Ну вот!

— Но его поймали и начали еще хуже эксплуатировать. А потом…

— Капиталистов прогнали?…

Эмилька покачала головой, и ей опять пришлось откинуть назад упавшие на плечи косички.

— Нет еще… Потом Тузик состарился.

— Умер?

— Погоди, еще не умер. Когда он состарился и больше не мог работать, капиталисты выгнали его из дома. Он стал безработным и нигде не мог найти заработка.

— У него дети были?

— Были.

— Его выгнали вместе с детьми?

— Ага.

— И что с ними сталось?

— Тузик умер.

Лукаш задумался. Вблизи, на чугунной балюстраде, тихо чирикала крохотная серая птичка с длинным хвостиком.

— А дети?

Эмилька довольно долго молчала, в раздумье покачивая левой ногой. Круглое личико ее имело очень серьезное выражение, глаза были устремлены куда-то в пространство, в неведомую даль.

— Что сталось с детьми?

— Дети живы, — ответила она, не сводя глаз с далекого небосклона.

— Где же они?

— В разных местах. Но один будет у меня.

— Как — у тебя?

— Вот так. Папа обещал на рожденье подарить мне маленького щеночка.