Ежи Анджеевский - Страстная неделя

Но кинув взгляд вниз, она увидела молодого мужчину, который, вероятно, уже заметил ее, потому что явно смотрел на балкон.

Он стоял в распахнутой на груди рубахе, держа руки в карманах брюк.

Ирена вздрогнула. Однако же ее хватило на то, чтобы взять себя в руки и не слишком поспешно покинуть балкон. Она даже заставила себя равнодушно взглянуть в ту сторону. И сразу догадалась, что это, конечно, Пётровский. Заметив, что она посмотрела в его сторону, он нагло усмехнулся.

Когда вернулась Анна, Ирена уже лежала на кушетке с французской книжкой, «Пармской обителью». Но не читала. Подперев лицо руками, она смотрела в окно. Низкая кушетка прислонена была к стене, так что Ирена полулежа могла видеть только небо. Полосы грязно-серого дыма медленно ползли по нему, пока не растворялись в безоблачной лазури. Снизу доносились голоса детей. На фоне громких мальчишеских выкриков явственно слышался прелестный щебет маленькой Терески.

— Как много детей в этом доме! — заметила Ирена.

Анна, немного уставшая, присела рядом на кушетку.

Ирена продолжала прислушиваться.

— Как мило щебечет там девочка! — сказала она.

— Это дочурка пани Карской, — сказала Анна. — Родилась уже в военное время.

Ирена внимательно взглянула на Малецкую.

— Вы, верно, радуетесь тому, что у вас будет ребенок? — вдруг спросила она.

— О да, очень! — искренне призналась Анна.

— У вас уже есть приданое? Оно теперь должно страшно дорого стоить…

Анна кивнула.

— Да, очень дорого. Но кое-что нам от людей перепало, а кое-что я сама сшила.

— Вы умеете шить? — удивилась Ирена.

— Да, невелико искусство.

— А я никак не могла научиться, — сказала Ирена. И попросила:— Пожалуйста, покажите мне что-нибудь из этих вещичек, ладно?

Когда они прошли в спальню Малецких, Ирена заметила — только теперь — стоявшую там у стенки маленькую плетеную кроватку.

Анна тем временем выдвинула нижний ящик комода. Он был полон детского белья. Аккуратно, старательно сложенные лежали там крохотные рубашонки, распашонки, слюнявчики, кофточки, простынки, полотенца и пеленки, всевозможная смешная, забавная мелочь.

— Вы и вправду все это сами сшили? — склонилась над ящиком Ирена.

— Почти.

— Как тут много!

Анна улыбнулась.

— Это только кажется… Вот эти фланелевые распашонки — из старой пижамы Яна. А эти рубашечки — из моей рубашки… видите, целых три вышли!

Ирена очень оживилась. Она стала копаться в мягоньких фланельках и батистах, рассматривала на свету малюсенькие голубые распашонки и смеялась — до чего они забавные. В какую-то минуту, оживленно любуясь самой прелестной рубашонкой, она машинально перевела взгляд на комод и, заметив там несколько фотографий, помещенных в одну старинную рамку из карельской березы, склонилась к ним:

— Это ваши родители, верно?

Анна кивнула головой.

— А эти трое, наверно, братья?

— Братья.

Ирена, удобней опершись о комод, продолжала рассматривать фотографии.

— Вы похожи на мать, — заметила она. — У вас такие же красивые глаза. А братья, вот эти двое, наверно, старше вас, а третий — моложе, да?

— Да, Гжесь, он был моложе нас всех.

— Был? — не поняла Ирена.

— Да, его уж нету, — спокойно пояснила Малецкая. — В сентябре в Модлине погиб…

— Ах, так? — Ирена немного смутилась. И чтобы скрыть это, торопливо спросила:— А ваши родители?

— Мама в Вильие. Отца сразу же после занятия Литвы расстреляли немцы.

Она оперлась о комод рядом с Иреной и вблизи вгляделась в фотографии.

— Из всего нашего семейства, кроме меня, только мама жива и, может быть, старший брат — вот этот! — Она показала снимок, вероятно, старый, на нем изображен был еще совсем юный парнишка. — Брат воевал в нашем войске в Англии, мы получали от него известия, что он был в Норвегии, потом в Африке… а теперь, уже очень давно, — ни единой строчки. А этот, Франек, умер в Дахау в прошлом году.

Минуту царила тишина.

— Значит, вы многих близких потеряли, — шепнула Ирена.

— О да! — кивнула головой Малецкая. — У меня был очень хороший отец и очень хорошие братья. Мы были очень привязаны друг к другу.

Она выпрямилась и начала старательно укладывать в комод разбросанное белье.

Ирена молча наблюдала за ее затрудненными движениями. Анне тяжело было наклоняться, и она опустилась на колени.

— Еще это! — Ирена вспомнила, что все еще держит в руках одну рубашечку.

— Эта рубашонка на крестины. Самая красивая!

Ирена вздрогнула, словно что-то рвануло ее изнутри.

— А вас никогда не возмущала бессмысленность смерти, хотя бы вот этих, самых близких людей?

Анна задумалась.

— Да, бывало так, — ответила она, помолчав. — Даже очень. Однако я изменилась.

— Но зачем все это, зачем? — воскликнула Ирена.

Анна пригладила складки на рубашечке и положила ее в комод.

— Я тоже не всегда знаю, зачем. И все же верю, что все имеет свой смысл, только нам он не всегда доступен.

— Разве это не одно и то же?

— О нет! — ответила Анна с глубоким убеждением. — Это совсем иное.

Ирена покачала головой.

— Нет, не могу этого понять! Что толку, если я стану внушать себе, будто все, как вы говорите, имеет смысл? Какой смысл могут иметь ужасные страдания человеческие, все, что творится вокруг? Ради чего это? Страдание никого не облагораживает!

— Я знаю, — шепнула Анна.

— Вот видите! Ведь я это по себе замечаю… Я теперь гораздо хуже, чем была когда-то. И все стали хуже!

Анна вдруг подумала о Юлеке.

— О нет, — возразила она. — Не все стали хуже…

— Ну, допустим! — уступила Ирена. — Но большинство наверняка. Я не говорю об отдельных людях. Быть может, есть такие… Но большинство…

Анне нечего было возразить.

— Да, это правда.

— Ну, и какой же в том смысл? — повторила Ирена. — А когда гибнут тысячи лучших из лучших, которые могли бы еще столько дать людям, столько доброго сделать, в этом тоже есть смысл? Какой? Ну, скажите, какой?

Анна, все еще стоя на коленях, медленно задвинула ящик.

— Не знаю, — сказала она минуту спустя. — Я не могу на это ответить. Однако верю, что миром правит порядок и ничего не происходит без причины.

— Что с того? — пожала плечами Ирена.

Анна склонила голову.

— Я хотела бы стать лучше, — тихо ответила она. — Это все!

И тут же подумала, что из всех возможных желаний насущной ее потребностью все больше становится желание гордиться любимым ею человеком. Но этого она не сказала.

Ближе к вечеру неожиданно явился Юлек. Анна обрадовалась. Но оказалось, что он заскочил лишь на минутку.

— Самое позднее в семь я должен вернуться обратно, — объявил он. — А добраться теперь от вас до города — целое дело. Так что надо бежать.

Юлек был возбужден и разгорячен — видно, очень быстро шел от трамвая. Он снял плащ и, небрежно кинув его на ближайший стул, отбросил со лба слипшиеся от пота волосы.