Ежи Анджеевский - Страстная неделя

Проходя мимо Малецкой, Пётровский окинул ее любопытным взглядом варшавского шалопая.

— Приятной прогулки! — весело крикнул он, небрежно коснувшись пальцами полей своей белой панамы.

Пётровская, чопорно выпрямившись, обернулась в сторону сына.

— Вацек! — позвала она неестественным голосом и поджала губы.

Вавжишев начинался сразу же за крайними домами белянского района. Сперва надо было преодолеть песок — сухое, волнистое песчаное пространство на месте вырубленного во время войны ельника. Но чуть подальше начинались обширные луга — сплошь желтые от цветущей калужницы. Рожь за последние дни сильно подросла, и ее молодые, но буйные для столь ранней поры побеги переливались серебристыми полосами. На лугу паслись козы, среди них резвилось много белых козлят.

Кратчайшая дорога к вавжишевскому костелу огибала деревню. Загородный рабочий поселок с кирпичными домиками оставался в стороне, и тропинка заползала меж высоких, безлистных еще лип, бежала вдоль небольших мелких прудов, а потом снова выводила на простор, разделяя пастбище и полосы ржи. На лугах повсюду желтели калужницы. Они казались золотыми на фоне прозрачного, голубого неба. На крутом берегу одного из прудов цвел терновник. Похожие на пушистые, неподвижные облачка отражались в зеленоватой воде его соцветия.

Малецкая, немного устав, присела на краю обрыва. Заросли терновника были рядом, внизу. Можно было коснуться рукой его нежных цветов. Они уже начали осыпаться, и зеленоватый склон был слегка припорошен белыми лепестками.

Взрывы в городе доносились и сюда, а клубы дыма казались отсюда еще мрачнее и огромнее. Город весь тонул в черной гигантской туче.

Однако тут, у этого маленького пруда, средь весенних полей, было так спокойно и тихо, что Анне захотелось воспользоваться краткой минутой одиночества, чтобы припомнить события последних дней, как-то осмыслить их и упорядочить. Она не умела жить торопясь и лишь тогда только чувствовала себя в мире с собой и близкими, когда ей удавалось разнообразные свои впечатления и переживания включить в целостность своего бытия. Ничто так не мучило ее, как непостоянство и хаотичная переменчивость. Ее потребностью было называть вещи своими именами и осмысливать их. Сейчас, однако, едва начав перебирать события недели, она поняла, что слишком еще свежие переживания не усвоены ею как должно. Она поднялась и пошла дальше.

Маленький вавжишевский костел одиноко стоял в поле, средь старых лип и пирамидальных привисленских тополей. Почки на деревьях только начали зеленеть, и белый барочный фасад резко вырисовывался на фоне бурых стволов и голубовато-серых ветвей. Это был типичный сельский костел, старый, уединенный. Неподалеку, на оголенном от деревьев взгорке, высились прямо у дороги многочисленные кресты и склепы — железную ограду кладбища разобрали во время войны немцы. Потому, наверное, маленькое это кладбище производило грустное впечатление опустевшего и заброшенного. Высоко возносился одинокий деревянный крест. Там была братская могила солдат, погибших при обороне Варшавы в сентябре тридцать девятого года.

Прежде чем войти в костел, Анна зашла на кладбище. Солдатские могилки, почти все безымянные, обозначенные только березовыми крестиками, бежали ровными рядами, все одинаковые, невысокие, поросшие весенним дерном. Их было очень много. Повсюду лежали цветы: деревенские букетики калужниц, кое-где веточки сирени и терна. Под высоким крестом покоилась заржавевшая солдатская каска, над ней — две небольшие скрещенные польские бумажные хоругви, уже обтрепавшиеся и поблекшие. Тут было очень тихо. Маленькая старушка в платке и светловолосая девочка расчищали узкие песчаные дорожки между могилками. Ни единого деревца не было вокруг, в тяжкую пору военных зим все под корень вырубили местные жители.

Кроме старой женщины и девочки вокруг не было ни души. Солнце, уже склонившееся к западу, ласково пригревало. Наступал час предвечернего покоя. Неподалеку, средь молоденькой травы, застрекотал кузнечик.

Анна опустилась на колени у креста и беззвучно, с непроясненными еще мыслями, начала молиться. Только минуту спустя она осознала, что молится за Юлека. Закрыв лицо руками, она долго стояла на коленях, не шевелясь, согнув спину. Внезапно она вздрогнула и слегка побледнела. Плод, который она носила в себе, резко, как никогда ранее, шевельнулся в ней. Сердце часто забилось. Движения ребенка были настолько сильными, что она явственно ощутила, как шевелятся в ней еще неведомые ручки, ножки. Во внутреннем этом трепете была невыразимая сладость, но, вслушиваясь в собственное тело, Анна вдруг ощутила тревогу. Как могло свершиться, что среди моря человеческих страданий, смертей и зла, на отчаявшейся этой, несчастной земле она носит в себе, наперекор гибели, новое существо, надежду на радость? Среди тысяч женщин, которые, подобно ей, должны были стать матерями, она почувствовала себя единственной, незаслуженно одаренной.

Но вместе с тем она содрогнулась от страха за свое счастье и в сумятице противоречивых чувств стала горячо молиться о милости к ее судьбе.

В маленьком костеле было полно народу. На белых стенах лежали ласковые, солнечные блики. Сильно пахло зеленью и ладаном. Из-за главного алтаря выступали золоченые одежды и патетически воздетые руки двух могучих барочных ангелов. А посреди нефа, на фоне олеографической декорации, представляющей внутренность пещеры, покоилась гипсовая фигура Христа. Рядом стояли на коленях маленькие девочки в белых платьицах. Девушки и парни, заходившие в костел на минутку, останавливались в притворе; они стояли там, неестественно застыв в праздничных своих нарядах, и в молчании разглядывали плащаницу. Зато неф был полон коленопреклонных женщин и стариков. На скамьях сидело несколько здешних нищих и престарелых, согнутых в три погибели морщинистых старух. Все пели погребальную песнь. Пели по-простому, неумело, деревянные голоса мужчин и причитающие, писклявые — женщин звучали фальшиво, но монотонная мелодия несколько сглаживала вопиющие диссонансы. Когда в конце каждого куплета песнь стихала, с улицы слышалось щебетанье птиц. Сюда тоже доходили далекие взрывы.

Вернувшись домой, Пётровская, как была, в шляпе и с розовым зонтиком в руках, тяжело плюхнулась на стул.

— Уфф! — простонала она. — Проклятая жарища!…

Недавно купленные и сегодня впервые надетые туфли оказались тесноваты, да и каблук был слишком высок. Она с облегчением вздохнула, скинув их наконец с опухших ног.

— Уфф, — простонала она снова и принялась растирать ноющие ступни и пальцы.

Пётровский тем временем куда-то незаметно улетучился. Однако вскоре выдал себя характерным постукиванием ладонью о бутылку. Она сразу догадалась, что он на кухне подбирается к предназначенной на праздники вишневке.