Марек Хласко - Страсти

- Вынесешь, - сказал доктор. - У тебя воображения не хватит представить, сколько всего может вынести человек. - Он встал и расправил плечи, широко зевнул. Размеренным шагом прошелся по комнате. - Выпиши ему свидетельство о смерти, - сказал он сестре. И не принимай все так близко к сердцу. Выпей валерьянки или брому, в общем, выпей чего-нибудь.

- Ладно, - сказала она упавшим голосом. Вид у нее был довольно жалкий: губы кривились, как у ребенка, готового вот-вот разразиться безудержным плачем, под глазами обозначились темные круги. В ее поникших плечах, в склоненной над столом шее, в руках притаилась усталость. Внезапно она подняла голову.

- Неужели так много?

- Что?

- Так много можно вынести?

- Тебе сколько лет?

- Двадцать.

- Вот поэтому ты и спрашиваешь.

- А когда человек перестает удивляться?

- Никогда.

- Так зачем все это?

- Низачем.

Зазвенел звонок: на доске вызовов выскочила циферка три. Сестра встряхнула головой, как человек, внезапно вырванный из сна, и тяжело поднялась.

- Из третьей кто-то вызывает, - сказала она. - Мне надо идти.

- Иди. Как-нибудь переживу.

Сестра вышла, покачивая всем своим тяжелым, крепко сбитым телом. Он посмотрел ей вслед и подумал: «Ничего не выйдет, дорогуша. Ни-че-го, хоть бы таким манером по звездам ходила. Все правда: у тебя невысокий лобик, короткий вздернутый носик, тяжелые веки и крупный рот, и плоский живот, позволяющий тебе так красиво ступать, и взгляд твой обещает так много, когда ты смотришь своими коровьими глазами, и ты так замечательно пахнешь, словно булочки, только что доставленные из пекарни, и запах этот даже здесь, среди этого паскудства, перебивает все другие запахи. Но в этом деле ты как пить дать еще несмышленыш. О таких, как ты мечтают, школяры в старших классах, и я тоже мечтал до поры до времени, пока не встретил такую, как ты - с такими же глазами и так же пахнущую. Бедные пышнотелые коровы. Мало того, что лежите колодой, так еще рожать вам приходится в страшных муках, тогда как худышки - в базарный день гроша ломаного никто бы за них не дал - любят и рожают как птицы».

Доктор подошел к окну и снова прижался лбом к стеклу. Он всегда так делал, когда чувствовал себя окончательно вымотанным во время ночных дежурств, когда казалось, еще минута - и он плюхнется на пол, как тряпичная кукла, которую выронил ребенок За окном густела звенящая От мороза ночь. Месяц спустился ниже и метался по крышам; над колокольней костела дрожала в морозной мгле Большая Медведица.

Доктор повернул голову и посмотрел на койку, где только что умер человек. Кровать уже была застлана чистой простыней, белой и холодной. «Немного же от тебя осталось, - подумал доктор и горько усмехнулся. - Вот, значит, как, чертов ты Вертер, всего ничего. А если бы ты мог знать наперед, что это будет так выглядеть, решился бы ты на такой шаг? Своей избраннице ты сотворил колоссальную рекламу - то-то радости ей будет по ночам; она станет рассказывать про тебя каждому своему приятелю - не ради всякой женщины травятся газом; она будет рассказывать о тебе даже в моменты оргазма, говенный ты Вертер из провинциального городка, а я, хоть мы и дружили с тобой пять лет, не в состоянии думать сейчас ни о чем другом, как только о том, что дьявольски хочется спать; и нет мне никакого дела до разговоров, сплетен, презрения и жалости, которые после тебя остались. Единственное, что я могу тебе пообещать: я заставлю- таки немного покричать твою Лотту, когда буду делать ей выскабливание. Теперь аборты разрешены, и мне незачем заглушать ее крики, давая маску с наркозом. Думал ли ты об этом? Чуток сплетен. Чуток воспоминаний, в которых ты непременно будешь другим, чем в жизни. Но обещаю тебе, - я приложу максимум усилий, чтоб поскорей все забыть. А тебе приходило такое в голову, дорогой мой Вертер?»

В комнату вошла сестра.

- Старичок, седой такой, лежит у окна в третьей палате,- жалуется, что не может помочиться. Что ему посоветовать?

- Спроси, сколько ему лет. Потом придешь и скажешь мне.

Сестра вышла. Он снова заходил по комнате, упрямо меряя ее по диагонали твердым шагом. Потом подошел к застекленному шкафчику с тускло поблескивающими никелированными инструментами, привалился к нему плечом и, стоя так, продолжил свой мысленный разговор с умершим: «Так-то, мой бедный Вертер. Интересно, каким образом ей это удалось? Ревность? Обман? Изводила тебя чем-то, о чем я не знаю и мне уже никогда не догадаться? Почему ты раньше этого не сделал? Несколько лет назад, когда мы оба были моложе? Все прекрасные порывы молодости потом кажутся просто глупостью. Ничего не поделаешь, золотой мой. Мы этим переболели, и я, и ты. И говорю я с тобой сейчас как мертвец с мертвецом. Но все-таки, чем она взяла тебя? Хотелось бы знать, какие такие страсти она в тебе разбудила? Может, я чего-то не знаю? Ох, страсти. Красивое слово. А что такое страсть? Что она означает? Пять лет назад, приехав в эту дыру, я был совсем другим. Иначе думал, чувствовал, говорил. Не догадывался, что кроме злости и отчаяния от жизни ждать нечего. Бродил по грязным улочкам и мечтал, как этот городок будет выглядеть через двадцать лет. Мысленно возводил дома, прокладывал новые улицы, строил стадионы, парки, школы, музеи и общественные туалеты. Сносил костелы, крушил распивочные и строил трудовые лагеря для алкоголиков; я собирал с неба звезды и рассеивал ими тьму ради всех и каждого в отдельности. Мне до всего было дело. Как ты думаешь: может это иметь что-то общее со страстью?»

- Доктор, - сказала сестра, входя в комнату. - Он говорит, ему шестьдесят два года.

- Кто? - очнувшись от задумчивости, рассеянно спросил доктор.

- Ну, старичок, который жалуется, что он не может помочиться.

- Ну и что?

- Он сказал, ему шестьдесят два.

- Скажи ему, свое он уже отписал. Пускай не морочит голову.

Девушка снова вышла. В воздухе стоял густой запах дезинфекции; раздражали тишина и яркий свет. Монотонно тикали часы. «Вот видишь, - подумал доктор, - конец прекрасной сказке. А знаешь, как бы выглядел мой дневник сейчас? Пани Икс - выскабливание. Пани Зет - выскабливание. Прошло пять лет с тех пор, как я приехал сюда. Похудел, постарел, стал законченной дрянью. Дзюня В.- выскабливание. Жена товарища Р. - выскабливание. На обед - рубцы с картофельным пюре. Здися хватил удар - кровоизлияние в мозг, жаль мужика, хороший был человек; в больнице батареи чуть теплые - схватил насморк, в пух и прах разругался с Антеком, в больнице интриги и подлость, в городе - интриги и подлость, в мире - интриги и подлость, в «Астории», что на рыночной площади, - интриги и подлость, на матче «Авангарда» из Бобежиц с «Энтузиазмом» из Кугно - интриги и подлость, жена Вацека - выскабливание, Дзюня симулирует беременность, на обед вчера был вкусный бигос, меня исключили из партии, сломался радиоприемник, черт с ним, с приемником, в больнице не хватает инструментов, четыре дня кряду лил дождь, хозяйский сынок невыносим - сущий дьяволенок, евреи снова воюют с арабами - видно, у тех и других отвратительные характеры, у Владека несет изо рта, Апфельбаум сменил фамилию - теперь он Святослав Каминский, жена Вацека - выскабливание, вчера слегка перебрал, сегодня в клубе профсобрание, а потом лекция «Завоевание человеком космоса», идет снег, светит солнце, тридцать градусов мороза - с ума сойти, на реке встал лед. О-хо-хо, этот Вацек, рубцы с картофельным пюре, рубцы без картофельного пюре. Поляки - народ трагический, поляки - народ прекрасный, евреи воюют с арабами, жена Вацека, Вацекова жена, с ней все кончено - сколько можно. «Аркадию» переименовали в «Полонию», в этом году зима будет суровая…»