Януш Вишневский - Повторение судьбы

Он одевал маму. Переносил ее на руках в кресло-каталку, укрывал шерстяным пледом и вывозил из дому. Каждая такая прогулка была для мамы праздником. Он помнит, как она улыбалась, когда они кого-нибудь встречали. Люди останавливались, здоровались, рассказывали новости. Если было не слишком холодно, он довозил маму до Секерковой, вкатывал кресло в хату и уходил на улицу. Через час Секеркова провожала их и оставалась у них до позднего вечера. Им было никак не наговориться. Мама, прикованная к постели, и Секеркова, уже многие годы не выезжавшая из деревни, могли разговаривать бесконечно. Они были знакомы столько лет, в их жизни никаких необычных событий не случалось, и тем не менее у них всегда находилось что-то интересное, чтобы рассказать подруге. Марцину это казалось невероятным и по-своему трогательным…

– Вы этот цвет имели в виду? – внезапно услышал он голос хранительницы.

Она стояла перед ним, протянув руку. Марцин почувствовал запах лака. Он осторожно взял ее пальцами за запястье и стал рассматривать ногти.

– На безымянном пальце, да?

Да нет же! На указательном! – рассмеялась она. – А я-то считала вас выдающимся знатоком женских ногтей. Но это тоже хорошая новость. Во-первых, это означает, что у вас небольшой опыт общения с женскими пальцами, а во-вторых, что лак на остальных пальцах вам тоже нравится. Ведь верно? Она деликатно отняла руку.

– Но сейчас, наверное, чуть меньше, чем в полдень? Потому что сейчас вы не поцеловали мне руку, – кокетливо объяснила она. – Ну и не важно. Вы все равно получите от меня подарок. Я подумала, что вы должны окончательно потрясти музей и оставлять в каждом зале после двухчасового обхода свой аромат. А этот, решила я, лучше всего будет подходить к вашим новым джинсам и трехдневной щетине, с которой вы выглядите… просто интригующе. – Она подала ему завернутую в пленку маленькую синюю коробочку, перевязанную белой ленточкой. – Пожалуйста, не сердитесь, но я должна кое-что сказать. В вашем нынешнем облике мне чего-то не хватало. Я думала об этом, глядя на вас во время ленча. И наконец до меня дошло. Запаха!

Марцин растерянно вертел в руках сверток, не зная, как себя вести.

– А с чего это вы так щедры ко мне? – полюбопытствовал он.

Она проигнорировала его вопрос.

– Да откройте же вы наконец коробочку! Я хочу немедленно почувствовать, как это будет пахнуть на вашей коже. Поскольку вы настаивали на французском вине, которым вы меня так галантно накачивали, я подумала, что вам понравится французский одеколон. Я давно знаю этот запах. Это «Джайпур» парижской фирмы «Бушрон». Она в основном занимается бижутерией, но в последнее время стала производить и парфюмерию. Этот, по-моему… Ну чего вы ждете? Открывайте!

Марцин медленно развязал ленточку, разорвал пленку и извлек изящный флакон с желтоватой жидкостью.

– Разрешите мне, – сказала пани Мира, забирая у него флакон.

Она смочила ему шею капелькой одеколона, привстала на цыпочки, положила подбородок ему на плечо и вдохнула запах.

– Какой чувственный аромат! Счастье, что вы не пахли так, когда была эта блондинка. Она спустила бы перед вами не только блузку, но и лифчик. Вот видите, что вы наделали со мной? Что я несу?! Извините, пан Марцин! Мне нельзя пить с вами. Я становлюсь злой и… ревнивой. Ладно, пойдемте. Удостоверимся, не уволили ли нас с работы, пока мы прогуливали.

Уже на Львовской она спросила его:

– А почему вдруг вы стали такой молчаливый? Вы даже не сказали мне, понравился ли вам одеколон.

– Спасибо, пани Мира. Вы доставили мне огромную радость. И одеколоном тоже, но больше всего тем, что согласились провести со мной время.

– Это я вас благодарю. Это и мой первый ленч… с мужчиной. – И после паузы тихо добавила: – После Агнешки…

Марцин не мог дождаться вечера. Он произвел обход залов, лишь убедившись, что все ушли домой и в музее он остался один. Через некоторые залы он проходил как человек, впервые попавший в музей, а не сотрудник, работающий здесь уже многие годы и каждый день сверяющий иконы со старой амбарной книгой, подобно продавцу, пересчитывающему на складе магазина сантехники раковины и унитазы. Он не мог рационально это объяснить, но даже рутинный обход сегодня казался ему каким-то исключительным. Он останавливался, всматривался, читал описания, мысленно досказывал историю каждой иконы.

Возле иконы евангелиста Луки он задержался подольше. Ему вспомнилось восхищение Аси и ее непроизвольное восклицание: «Пожалуйста, не зажигайте свет. Еще минутку. Очень вас прошу». Существуют в жизни моменты, которые хочется остановить. Или хотя бы продлить. На «еще минутку». Ни за что не зажигать свет из опасения, что это исчезнет. Стоя перед иконой, Марцин чувствовал, что весь сегодняшний день был подобен такому моменту. А что будет, когда однажды он пройдет по этим залам с Эмилией?

В кабинет он вернулся около семи, подключился к Интернету и стал ждать. Вообще-то он знал, что Эмилия обычно появляется на чате сразу же после восьми вечера, но ему казалось, что если все остальное в этот сумасшедший четверг так неожиданно и приятно радует его, то, может быть, и Эмилия появится раньше. Он подумал, что в ожидании он может написать Я кубу. Он открыл почту. Да, она появилась раньше! Его ждал мейл от Эмилии!

Пан директор (так называла тебя пани Ванда, когда я позвонила, и «директор» она произносила с неподдельным почтением)!

Мне нравится пани Ванда.

Она понравилась мне с первой произнесенной ею фразы: «Слушаю, музей…»

Я так боялась, что позвоню и…

И услышу тебя.

А услышала голос незнакомой женщины. Пришлось вести себя соответственно. Серьезно, официально. В один миг забыть, что я чувствую себя как перепуганная школьница, которая в конце концов превозмогла себя и звонит мальчику: он ей очень нравится, во время большой перемены он все время смотрит на нее, но не решается подойти.

Хорошо, что с самого начала я услышала не тебя.

Я боялась, что это меня напугает, смутит, парализует, и в один миг рухнет, как карточный домик, старательно срежиссированный план моего первого разговора с тобой.

Он все равно рухнул – как ты мог слышать, – но я тем не менее горда, что представление вообще состоялось. Потому что в определенном смысле это представление. Ну сам посуди, разве не является разновидностью преисполненного напряжения радиоспектакля первый телефонный разговор двух людей, которые никогда не видели друг друга, уже много знают друг о друге, знают назубок собственные роли, но совершенно не представляют роль партнера? В моем случае этот спектакль осложнял дополнительный, чрезвычайно существенный элемент, драматизирующий фабулу: ты, бедняжка, даже не знал, что будешь в нем участвовать!