Виктор Лихачев - Единственный крест

— Тогда ответьте мне, почему вы еще не выгнали эту… эту дрянь, Толстикову?

— Почему дрянь, Риммочка?

— Вот видите, и вы туда же! Не прикасайтесь ко мне, ловелас!

— Вы моя последняя…

— Не смешите! Я вижу, какими глазами вы глядите на эту смазливую дрянь.

— Какими?! — казалось, возмущению Слонимского нет предела.

— Такими! — веско возразили ему в ответ. — И вообще, после того, что она сделала, ее нужно было поганой метлой…

— Риммочка, может быть, вы правы…

— Почему — может быть? Я права.

— Но ведь ее отпустили, и пока суд не докажет вину Толстиковой, я не имею права… Понимаете? Риммочка, мы сейчас одни, а вы отвлекаете меня пустыми разговорами…

— Пустыми? — возмутилась Лебедева. — Если вы сейчас клятвенно не пообещаете мне выгнать эту дрянь из нашего музея, то я…

— Риммочка, вы моя последняя любовь…

— … сейчас встану и уйду.

— Хорошо…

— Что — хорошо? Все знают, что вы ловелас, и я не хочу…

— Я не ловелас, Риммочка. Я обещаю, все, чего захотите…

Двое говоривших сменили положение и легли на кровать.

— Ой, у меня сережка упала! — и Сидорин увидел, как белая и пухлая женская рука стала ощупывать пол. А сережка действительно упав на пол, закатилась под кровать. Сидорин взял ее и, едва не задев руку Лебедевой, положил ближе к свету. Асинкриту вдруг стало смешно и захотелось похулиганить.

— Вот, пожалуйста! — чуть слышно произнес он.

— Нашлась, — раздался обрадованный голос Риммы Львовны. И — после паузы:

— Аркадий Борисович, вы ничего не слышали?

— Слышал, моя любовь! — не переставая сопеть, ответил Слонимский.

— Что?

— Над нами летают ангелы и шепчут вам, как я люблю вас!

Еще минута, другая, и Толстиковой пришлось вслед за глазами заткнуть уши. Вдобавок ко всему, сделала свое черное дело пыль: Лиза почувствовал, что сейчас чихнет. К счастью, наверху все продолжалось чуть более тридцати секунд.

— Уже все? — не скрывая разочарования, спросила Римма Львовна.

— Чхи! — раздалось снизу, хотя Лиза попыталась чихнуть бесшумно.

— Будь здорова, — прошептал Сидорин.

— Вы… ничего не слышали? — испуганная Лебедева приподняла голову от подушки.

— Слышал… Это… ангелы…

— Сколько же у вас здесь ангелов?

— Двое, — ответил в конец обнаглевший Сидорин. Лиза стала ожесточенно крутить указательным пальцем у виска.

Неожиданно зазвонил мобильный телефон.

— Кого нелегкая? — с этими словами Слонимский встал и Толстикова смогла увидеть в нескольких сантиметрах от себя розовые пухлые пятки.

— Надо же, жена… Брать? — спросил он Лебедеву.

— Дело ваше…

— Лучше взять, а то хуже будет. Слушаю тебя, солнышко. Где я? Странный вопрос: на приеме у губернатора… Какая Светлана Александровна? Жена Петра Сергеевича? Не может меня найти? Так мы… с друзьями курим у входа. Воздухом дышим. С какими друзьями? С разными. Прости, но ты ставишь меня перед ними в неловкое положение. Кто кобель? Я кобель? Солнышко, клянусь… Вот даже Святослав смеется. Какой Святослав? Рыбкин, какой же еще? Дать ему трубку? Слушай, это уже слишком. Я лучше сейчас подойду к твоей Светлане Александровне, и пусть она тебе сама все скажет. Вот сейчас найду ее, и дам ей… в смысле свой телефон. Пока.

С этими словами Слонимский вскочил с кровати и с неожиданной для своего веса и возраста прытью, стал одеваться.

— Любовь моя, вставай и быстро одевайся. Моя мымра что-то учуяла.

— Только что ты называл ее солнышком…

— Это я так, для вида.

— А «любовь моя» — это тоже для вида?

— Брось придираться, одевайся! Хорошо тебе говорить, ты одна.

— Да, одна, — эхом отозвалась Лебедева, и столько тоски было в ее голосе, что все негодование Лизы против Риммы Львовны вмиг улетучилось, уступив место жалости. Сидорин увидел еще одну пару босых ног. Ему больше не было смешно. Прошло еще пять минут, и они услышали звук отъезжающей от дома машины. У Лизы и Асинкрита не было сил подняться. Взгляд Сидорина вновь упал на шею девушки. Ему показалось, что он чувствует, как под тонкой кожей девушки пульсирует жилка. Где-то такое он уже видел. Опять ниточка? Родинки… Такие маленькие! А расположены как… как альфа, бета и гамма Лебедя. Почему Лебедя? Из-за того, что над ним сейчас лежала Римма Львовна Лебедева? Чушь!

Асинкрит чувствовал, что отгадка близко, совсем рядом. Он видел, как Лиза пытается вырваться из-под кроватного плена, и схватил ее за руку.

— Ты что? — удивленно спросила она.

— Подожди… Пожалуйста, подожди…

— Асинкрит…

— Это не то, что ты думаешь. Я должен…

— Что?

— Вспомнить. Лебедь… Альфа Лебедя — Денеб. Бета — не помню. Автобус…

Неожиданно резкая боль пронзила виски. Будто кто-то взял огромную спицу и проткнул ее насквозь голову Сидорина.

— Асинкрит… милый… Что с тобой? — испуганно вскрикнула Лиза, увидев, как ее друг схватился за голову.

— Или выздоравливаю… или схожу с ума, — с этими словами он вылез из-под кровати. Вылез, вдохнув воздух полной грудью. За окном, среди бескрайнего сумрака беспредельного мира блестели звезды. Спокойные, равнодушные, безразличные к тому, что происходит здесь, внизу, на Земле. Наверное, только людская глупость и излишняя впечатлительность стали причиной того, что человек решил, будто от расположения на небе всех этих звезд и созвездий зависит его судьба и характер.

Почти к линии горизонта опустился «летний треугольник» — созвездия Орла, Лебедя и Лиры. Альтаира, главной звезды Орла, уже не было видно, а Денеб Лебедя и Вега Лиры еще ярко горели над дальним лесом. Шум мотора уже стих, и Лиза без опаски осветила фонариком лицо друга.

— Тебе плохо? Прости меня, пожалуйста.

— За что, моя последняя любовь?

— Не смей смеяться!

— Хорошо, не буду.

— Я втянула тебя в эту историю…

— Что теперь об этом говорить?

— Понимаешь, мне тогда показалось…

— Лиза, подожди, пожалуйста… Я… я должен вспомнить… Денеб… Автобус… Ночь… такая же… Родинки.

— Родинки?

— Красивое слово, правда? Ро-дин-ки…

— Асинкрит, пошли отсюда. Может, по дороге вспомнишь?

— Да, надо уходить.

На лестнице Сидорин остановился.

— Лиза, хочу спросить: мы раньше могли где-нибудь встречаться?

— По теории вероятности — безусловно.

— Понятно. Ладно, выходим.

Они молча шли по пустынной дороге. Их авантюра закончилась неудачей. Лиза чувствовала вину перед Асинкритом, а еще очень живо представляла, какими словами встретит ее Галина. Но странно: на душе у нее было тихо и радостно. Ушла ненависть к Лебедевой. Под этими огромными звездами, в огромном уснувшем мире, где, похоже, бодрствовали только они вдвоем, Лиза забыла даже о Львовском. Страсти затихли на дне ее души, как погожим летним деньком затихает невесть из какой тучки взявшийся дождик. Только что он распугал и разогнал беспечных обитателей двора, начиная с глупеньких цыплят, и заканчивая бабушками, чинно обсуждавших на скамейке последние новости. Но упала последняя капля — и о дожде забыли.