Джулиан Барнс - До того, как она встретила меня

— Хм. — Он взглянул на Барбару: снова никакой помощи. — Хм, не вижу, почему бы и нет.

— Папа, у нас сегодня тест по истории.

— Тогда ты должна пойти. Обязательно.

Ответная улыбка Элис так и осталась незавершенной.

— Должна? Должна? Да какое у тебя право сыпать своими «должна»? Давай, давай, объясни мне, какое право! — Гнев удлинил круглое лицо Барбары, придал угловатость ее мягким чертам.

Такие моменты Грэм не терпел еще больше. Ему было не под силу спорить с Барбарой, она всегда исходила из таких бесстрашных неакадемических постулатов. Со своими студентами он спорил прекрасно — спокойно, логично, на базе общепризнанных фактов. Дома такой базы у него не было. Обсуждение (а точнее, система односторонних упреков) словно бы всегда начиналось не с начала, но с середины, а обвинения, которые он должен был отражать, представляли собой домотканую холстину из предположений, утверждений, измышлений и злобы. А еще хуже была беспощадная эмоциональная подоплека аргументов: грозная цена победы могла обернуться скрежещущей ненавистью, надменным молчанием, ударом резака по затылку.

— Элис, иди в свою комнату, пока твоя мать и я разберемся с этим.

— С какой это стати? Почему бы ей не послушать, откуда берутся твои «должна»? Ты всю ночь их собирал? Вернулся распоряжаться нами, как тебе вздумается, да? Давай, давай, перечисли мои «должна» на этот день.

О Господи, уже сорвалась с цепи.

— Ты нездорова, Элис? — спросил он негромко. Его дочь потупила голову.

— Нет, папа.

— У нее кровь шла носом. Я не пошлю ребенка в школу, когда у нее течет кровь из носа. Не в ее возрасте.

Ну, вот опять! «В ее возрасте» — что это значит? Существуют возрасты, в которых можно посылать своих дочерей в школу с текущей из носа кровью? Или Барбара просто прибегла к швейцарскому банковскому вкладу «женских причин» что-то делать или не делать? Имело ли это все отношение к замкнутой сфере «мать — дочь», из которой Грэм был ритуально изгнан пару лет назад? И эта «кровь из носа» — эвфемизм?

— Все прошло, папа. — Элис приподняла лицо так, что ее ноздри были теперь обращены к отцу. Однако их внутренность все равно пряталась в тени. Может быть, ему следует нагнуться и осмотреть их? Он не знал, что делать.

— Элис, это отвратительная привычка, — объявила Барбара и снова грубо пригнула голову дочери. — Иди к себе в комнату и приляг. Если через час тебе полегчает, я позволю тебе пойти в школу и дам записку.

Грэм осознавал свою полную беспомощность в такого рода сварах. Единым махом Барбара утвердила свою власть над их дочерью, обеспечила, что та останется дома, как дальняя свидетельница суда над ее непутевым отцом, и выставила себя будущей освободительницей Элис, таким образом укрепив их союз против Грэма. И как это ей удалось?

— Ну, — заявила, а не спросила Барбара до того (хотя всего лишь на секунду), как Элис закрыла за собой дверь кухни. Грэм промолчал, он вслушивался в шаги Элис вверх по лестнице. Но слышал он только:

— Нууууууууууууууууу…

— …

Единственный способ, который выработался у Грэма за пятнадцать лет, сводился к тому, чтобы не препятствовать изложению первого десятка-другого обвинений, прежде чем открыть рот самому.

— Грэм, с какой это стати ты всю ночь не возвращаешься и не предупредил меня и являешься домой в такой час и начинаешь командовать в моем доме?

Четыре для начала. Грэм уже чувствовал, что отъединяется от дома, от Барбары, даже от Элис. А если Барбаре нужно затевать сложные игры, чтобы обеспечить себе симпатию Элис, значит, девочка нужна ей больше, чем ему.

— У меня другая. Я ухожу от тебя.

Барбара посмотрела на него так, словно не узнала. Он перестал быть даже телекомментатором, он превратился почти во взломщика. Она не сказала ни слова. Он почувствовал, что наступил его черед говорить. Но что он мог добавить?

— У меня другая. Я больше не люблю тебя. Я ухожу от тебя.

— Ну нет. Я этим займусь. Попробуй только, и я дойду до… до университетского начальства.

Ну конечно, только это она и могла вообразить. Что связь у него обязательно со студенткой. Вот до чего она ограниченна, подумал он. Мысль, придавшая ему уверенности.

— Это не студентка. Я ухожу от тебя.

Барбара начала кричать. Очень громко, и Грэм ей не поверил. Когда она умолкла, он сказал только:

— Думаю, ты и так привлекла Элис на свою сторону. Без всего этого.

Барбара снова начала кричать так же громко и так же долго. Грэма это не трогало, он ощущал ироничную бодрость. Он хотел уйти, он намеревался уйти, он будет любить Энн. Да нет, он уже любит Энн. Он будет продолжать любить Энн.

— Поберегись, это может привести к обратному результату. А мне пора в университет.

В этот день он провел три занятия по Болдуину, и ему не докучали ни собственные повторения, ни старательные банальности его студентов. Он позвонил Энн предупредить, что придет вечером. В обеденный перерыв он купил большой чемодан, тюбик зубной пасты, нитки для чистки зубов и пижаму, мохнатую, как медвежья шкура. У него было ощущение, будто он уезжает на праздники. Да это и будут праздники, длинные нескончаемые праздники, и более того: с праздниками внутри праздников. От этих мыслей он почувствовал себя глуповатым. Зашел в магазин и купил фотопленку.

Он вошел в дом в пять часов и направился прямо наверх, не поглядев, где его жена или дочь. По телефону у кровати он позвонил и заказал такси. Едва он положил трубку, как в спальню вошла Барбара. Он ничего ей не сказал, а положил свой новый чемодан на кровать и откинул крышку. Они вместе заглянули внутрь; картонка фотопленки ударила им в глаза хриплой желтизной.

— Ты не возьмешь машину.

— Я не возьму машину.

— Ты ничего не возьмешь.

— Я ничего не возьму.

— Забирай все, ВСЕ, ты слышишь?

Грэм продолжал укладывать в чемодан одежду.

— Я требую ключи от входной двери.

— Пожалуйста.

— Я сменю замки.

(Тогда зачем требовать ключи, лениво подумал Грэм.)

Барбара ушла. Грэм кончил укладывать одежду, бритву, фотографию своих родителей, фотографию дочери и начал закрывать чемодан, заполненный только наполовину. Все, что было ему нужно, уместилось бы и в вдвое меньшем чемодане. Это открытие обрадовало его, развеселило. Когда-то он читал биографию Олдоса Хаксли и вспомнил, как удивился поведению писателя, когда его голливудский дом сгорел дотла. Хаксли кротко наблюдал за тем, как это происходило: его рукописи, его записные книжки, вся его библиотека гибли без какого-либо вмешательства их владельца. Времени оставалось еще достаточно, но для спасения он выбрал только три костюма и скрипку. И теперь Грэм почувствовал, что понимает его. Три костюма и скрипка. Он поглядел вниз на свой чемодан и слегка устыдился, что он такой большой.