Игорь Фролов - ТЕОРИЯ ТАНЦА

— Ну, ты это… — сказал сторож Х., обидевшись за друга, — Ты с ним или нет или да, динамить его не надо, он мой друг.

— Да шучу, шучу, — сказала раба Наталья. — Меня другое волнует. Гриша тут дебош не устроит? Я тебе не говорила, но вчера, в его дежурство, он утром в лабораторию ко мне спустился и подарил одну розу. Просто вручил и убежал. Такой смешной…

— Ё-о! — сказал сторож Х. — А что ж ты молчала? Тут не просто дебошем пахнет! Щас Гриша Лиса задушит, потом меня, а потом и тебя расчленит! А потом натянет твои трусики себе на голову и пойдет домой по ночному городу, нюхая розу… Он — душа нежная, тонкая, но сила в нем бешеная и неконтролируемая! Надо бежать на улицу…

На улице возле машины, в которой угадывался неподвижный шофер, была построена композиция "Геракл укрощает немейского льва". Лис стоял, вытянув руку, в ладонь которой упирался лбом Гриша. Он взмахивал руками, пытаясь дотянуться до партнера, и, выворачивая голову, плевал в сторону Лиса.

— Брат, ну сфотографируй нас, — захрюкал Лис. — Вот что значит иметь длинные конечности и заблаговременно напоить врага. И, главное, совершенно немотивированная ярость! Ничего не понимаю!

Гриша устал и сел на землю.

— Потом убью, — сказал он.

— Все штаны заплевал, — сказал Лис, вытирая листком подорожника. — Гриша, хочешь, тебя шофер домой отвезет?

— Нет, — мотнул головой сидящий на земле.

— А со мной поедешь?

— Да.

— А меня возьмете? — спросила медсестра Э. с крыльца, белея в темноте короткими одежками. — Тут недалеко.

— Куда пожелаете, прошу в машину, — сказал Лис и открыл дверцу. — Гриша, ты садись на переднее, только шофера не бей во время движения. А ты, Брат, жди, я скоро вернусь, там море водки, тебе всю не выжрать. Посидим, юность вспомним.

Машина уехала и через полчаса вернулась.

— Все нормально? — спросил сторож Х.

— Нормально, — сказал Лис. — Гриша выбросился из машины на первом светофоре, а моя пассажирка взяла мой номер телефона. Сдуру дал ей домашний. Ты ей мой рабочий дай, и скажи, чтобы домой не звонила. А то жена распсихуется. Но какая дьяволица, а?!

— И при том — божественная! — сказал сторож Х.

Они поднимались по лестнице. На особняк опускалась летняя ночь. Ночь воспоминаний.

Так уж получилось, что повествование имеет структуру матрешки. Автор вспоминает о прошлом, а герои этого прошлого обязательно поднимают предыдущий культурный слой их общего бытия. Да и невозможно, сидя сейчас за столом, употребляя Смирновскую и глядя, как за окном опускается летняя ночь, не погрузиться в не далекую тогда еще юность. И при этом совершенно не обязательно, что воспоминания будут течь исключительно в русле, стандартном для юности всех времен и народов — вино (ну или пиво) и любовь… Хотя, одно из этих слов сразу обращает нас в 1983 год, в Набережные Челны (или — уже или еще — город Брежнев), где возле квасной бочки стоят наши герои и отхлебывают по очереди из трехлитровой банки с пивом. К ним подходит милиционер и стеснительно говорит:

— Ребят, вы тут на виду не пейте, за угол, что ли отойдите…

И только от одного просительного тона милиции твоей юности (случайность, но какая приятная!) хочется снова туда. И не только на улицы Челнов, но и в свой 5-й горячештамповочный цех КамАЗа, где течет практика будущих обработчиков давлением.

Помните запах завода? Запах горячей окалины, масла, рукавиц из голубой свиной кожи (каждый день новых!), коржиков с молоком в картонных тетраэдрах, которые развозят по пролетам юркие "Москвичи", уворачиваясь от апельсиновых электрокаров с потертыми плоскими бивнями, — и ухающие звуки огромных "Хитачи", от которых дрожит весь цех, от которого дрожит земля, когда ты после обеда лежишь вместе с другими рабочими на газоне и куришь, считая, сколько осталось до конца смены.

И вот ты уже штампуешь — после обрезного пресса ты впервые допущен к штамповочному. Хватаешь клещами ползущую из печи цилиндрическую заготовку, ставишь ее на попа в центр матрицы, убираешь из зоны штампа клещи ("оставишь там клещи, руки оторвет нахуй", — проинструктировал мастер), нажимаешь на педаль, ползун едет вниз, заготовка, поставленная неопытной рукой начинает валиться набок, ты снова суешь клещи, пытаясь поправить, но ползун неумолим, — удар! — и ручки клещей взлетают вместе с твоими руками вверх и, кувыркаясь, уносятся к вершине пресса с обхватившими их испуганными до судорог рукавицами. Стоя с задранными руками, ты поднимаешь глаза вверх и смотришь — на месте ли кисти, потому что по ощущению, их оторвало, и они сейчас летят в рукавицах. Потом ты достанешь из зоны штампа сплющенные в причудливую пластину губки клещей и увезешь их домой на память о неоторванных руках…

А потом, после жара штампового пространства, будет душ, и ты весь черный до пояса, трешься мочалкой, и пенный Лис, жмурясь, бредет вдоль кабинок с куском чужого мыла в руке, на ощупь находит кабинку, в которой моется Камиль, дает ему легкого пинка под голый зад и протягивает заимствованное мыло обернувшемуся. Но это опять не Камиль, теперь он оборачивается мастером их участка, который сейчас недоумевает — кто здесь мог дать ему пинка? Разве что начальник участка. Однако, увидев двухметрового студента, берет мыло молча и кладет его рядом со своим куском, и моется дальше, думая, — наверное, отец у этого наглеца — большая шишка…

Да, отец — шишка, замдиректора оборонного завода, но наглец просто рассеян. Сегодня он чуть не погиб, вернувшись с обеда. Когда студенты Л. и Х. подошли к прессу Лиса, газовая горелка, греющая штамп, чтобы он не остыл во время обеденного перерыва, — эта горелка не цвела голубыми язычками. Но при этом из ее отверстий с шипением вытекало нечто без цвета и запаха.

— Это газ или воздух? — сказал студент Х. - туда же еще воздух подается вот этим шлангом. Может, газ кончился?

— А хрен его знает, ничем не пахнет, — сказал Лис, засовывая голову в штамповое пространство и нюхая. Выполз, подумал, сказал: — А чего думать-то? Трясти надо! — и, надев каску и надвинув на лицо пластиковое забрало, протянул в зону штампа руку с зажигалкой.

— Стой! — крикнул студент Х., отбегая, но было поздно.

Зажигалка чиркнула. Прозрачное как мыльный пузырь пламя, мгновенно раздувшись, кинуло Лиса на спину. Вместе с хлопком, бегущего студента Х. догнал жар. Он пригнулся, развернулся на пятке, и побежал обратно, к изуродованному трупу.

Целый Лис сидел на полу и моргал обгоревшими ресницами. Его черные кудри поседели от собственного пепла, опаленные поверху. Сорванная каска валялась далеко позади. Металлические трубки горелки развернуло черными внутренностями наружу.

— Интересно, — сказал Лис. — А почему он дальше не горит, этот ебаный газ? Автоматика, что ли у них какая есть, сразу отключает подачу? Я, когда летел, думал: щас весь этот остоебавший цех сожгу нахуй, и поедем мы, наконец, домой. Мама, забери меня отсюда…